Взлеты и падения государств. Силы перемен в посткризисном мире - Ручир Шарма

Она порождает и другие нарушения функциональности государства. Уклоняясь от налогов, люди обычно избегают банков, что снижает объем сбережений, доступных для инвестирования, и создает альтернативные и гораздо менее эффективные каналы для движения капитала. Постоянный автор Bloomberg Ахмед Фетех в 2015 году опубликовал статью, в которой рассказывается о том, что многие египтяне проводят фиктивные свадьбы для сбора средств с друзей и родственников. Один жених, только что собравший шестнадцать тысяч долларов с помощью “свадьбы”, на которую невеста даже не пришла, объяснил: “Для некоторых свадьба – это праздник, для других – просто бизнес”, способ собрать деньги, не обращаясь в банк и не платя налоги.

Ослабленное государство иногда испытывает острую потребность в повышении своих доходов, что тоже не доводит до добра. Индонезийской демократии было меньше двадцати лет, когда к власти в 2014 году пришел президент Джоко Видодо. Экономика страны замедлялась – срочно требовались инвестиции для восстановления разрушающихся дорог и мостов. Видодо видел очевидную проблему в том, что общая сумма собираемых налогов составляет всего 12 % ВВП – самый низкий в Азии уровень. По словам одного из его советников, он попытался решить эту проблему, созвав сборщиков налогов и спросив их, на сколько они могут увеличить сборы. “На 100 %”, – похвастались некоторые, надеясь произвести впечатление. Видодо опустил планку до 50 %, а министерство финансов снизило ее до еще более скромных 30 %. Однако и такого прироста, как позже признали его советники, нельзя было достичь за один год. Стремясь добиться поставленной цели, сборщики налогов пустились во все тяжкие. Например, они стали выслеживать продавцов автомобилей и недвижимости, чтобы взимать налог на месте сделки. Неудивительно, что объемы продаж автомобилей, мотоциклов и недвижимости резко упали. Бизнесмены отложили свои планы по инвестированию, и экономика еще больше замедлилась. В долгосрочном плане идея Видодо была правильной, но внедрение не сработало. Принимая те или иные политические меры, государство должно учитывать их влияние на бизнес, поскольку резкие изменения могут повредить деловой активности.

Неправильные выводы из примера Китая

Многие историки экономики отмечали, что большинство азиатских экономических чудес происходило в странах, где на ранних этапах все контролировалось авторитарным государством. Но здесь есть свои нюансы. В книге “Как работает Азия”[22] Джо Стадвелл отмечает, что ни в одной стране, начиная с тюдоровской Англии XVI века, не создавалось ни одной конкурентоспособной промышленной компании без значительной помощи и защиты со стороны государства на начальном этапе. За тюдоровской Англией последовали США, Франция и Германия. Затем Германия вдохновила Японию, Япония – Корею, за которой вскоре последовали Тайвань и Китай. Стадвелл добавляет, что все эти страны, активно добивавшиеся успеха, проводили “промышленную политику”, мудро используя рыночные силы. Например, в Южной Корее Пак Чон Хи пришел к власти в 1960 году и властью государства передал землю знати крестьянам, создав новый многочисленный класс производительных землевладельцев. А вместо того чтобы просто поощрять дружественных бизнесменов, он поощрял конкуренцию среди ведущих магнатов, в результате чего на арене появилось несколько национальных промышленных гигантов – компаний типа Samsung, которые сделали Южную Корею ведущим экспортером.

Однако за последние десятилетия ни одна из ведущих развивающихся стран не достигла такого успеха – быстрого роста за счет направляющей силы активного государства. Многие, конечно, спросят: а как же Китай? Как отмечает лауреат Нобелевской премии по экономике Рональд Коуз, традиционное изложение истории успеха Китая искажает истину. Китай стал на путь превращения в промышленную сверхдержаву только после того, как вездесущее государство стало меньше вмешиваться в экономику. Примерно в 1980-м китайское правительство стало шаг за шагом постепенно ослаблять хватку, причем каждый раз – в ответ на давление снизу. Сначала крестьяне потребовали права продавать большую долю собственной продукции, затем в деревнях захотели открыть собственные местные предприятия, и наконец частные лица потребовали права владеть и управлять этими предприятиями.

Согласно исследованию Deutsche Bank, с начала 1980-х объем продукции частных компаний вырос в Китае в триста раз, или в пять раз больше, чем объем продукции государственных. В итоге доля ВВП, производимая госкомпаниями, упала с 70 % в начале 1980-х до примерно 30 % в наше время, причем большая часть этого сдвига произошла в разгар рыночных реформ 1980-х и 1990-х годов.

Это перераспределение значительно ослабило мощь китайского государства как работодателя и законодателя рыночных тенденций – по крайней мере, так было до недавнего времени. В течение трех десятилетий до 1980 года на государственные компании приходилось 70 % рабочих мест в городах, но к 2010-му эта доля, постоянно уменьшаясь, упала до 20 %. Как пишет журналист и писатель Эван Оснос в книге “Время амбиций”[23], между 1993 и 2005 годом китайские госпредприятия ликвидировали ошеломляющее количество – семьдесят три миллиона! – рабочих мест, отправив всех этих рабочих на поиски других источников существования.

Частная промышленность оказалась намного более динамичной, и к концу 2000-х на ее долю приходилось до 90 % продукции легкой промышленности (такой как производство тканей, мебели и пищевых продуктов). Это видно даже по перераспределению инвестиций – вложений в новые заводы, оборудование и инфраструктуру, – которое было основой подъема Китая в последние годы. Всего десять лет назад в Китае на долю госпредприятий приходилось более 55 % инвестиций, но к 2014 году эта доля упала примерно до 30 %.

Китай обязан своими успехами не столько “административно-командному капитализму”, сколько настойчиво проводимым Пекином рыночным реформам. На самом деле недавняя посткризисная активная деятельность правительства, которая вызвала столько разговоров о китайской модели, отражает по крайней мере частичный отказ от успешных в прошлом мер. После 2008 года китайские технократы стали все больше увлекаться стремлением к нереальным темпам роста, когда в основе поставленных целей лежат исключительно политические расчеты: что нужно сделать, чтобы удвоить экономику к 2020 году. Пойдя по пути наименьшего сопротивления, Пекин направил дополнительные выплаты на общественные нужды и кредиты госбанков крупным госкомпаниям, которые начинают отчасти восстанавливать утраченное влияние. Доля частных компаний в объеме промышленной продукции слегка уменьшилась, они перестали вторгаться в тяжелую промышленность, вроде горнодобывающей и металлургической отраслей. В 2010-е частные компании продолжали расти быстрее государственных, но лишь на четыре процентных пункта, тогда как в предыдущее десятилетие разница в темпах роста составляла двенадцать процентных пунктов.

Тот факт, что остальные азиатские чудо-экономики создавались при активном участии государства, не учитывает важный момент: лидеры этих стран не стеснялись использовать мощь государства для финансирования избранных компаний, но общая доля госрасходов в экономике была маленькой. И эта ситуация сохраняется и поныне. В Тайване и Южной Корее сложилась традиция строгой дисциплины в расходовании госсредств, и это объясняет, почему в этих странах – в отличие от Франции – бытует сравнительно мало шуток о высоких налогах и некомпетентных чиновниках.