За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев

в Биляр послать. За двадцать лет много воды утекло. Может, там и стены-то поставлены каменные?

— А пошли Гюрю. На русского он похож, как я на красну девицу. Обряди его по-восточному, сойдёт за купца — армянина али грека. Да о его роде-племени никто там и допытываться не станет: в Биляре и христиан полно, и язычников, и иудеев. Булгары веротерпимы, хотя знать у них исповедует ислам.

— Добро. — Всеволод провёл ладонью по русым кудрям. — Спасибо за дельный совет. Только согласится ли Гюря? Ты скажи, чтоб он зашёл ко мне.

Оставшись один, Всеволод принялся изучать хартии и просидел над ними до вечера. Пометы Андрея говорили, что от Городца Волжского до устья Камы войска дошли за четыре седмицы.

«Можно уложиться и в три, ежели пешую рать посадить на струги, — думал Всеволод. — А конница пойдёт берегом. К тому же люди не устанут».

Он попробовал прикинуть, сколько потребуется судов для переброски. Выходило много, даже если не брать в расчёт полки Святослава. Те, конечно, придут конными. Значит, в первую голову надо искать плотников, искусных в постройке речных кораблей, а также кормщиков и других бывалых людей, которые знали бы на Волге каждую излучину и отмель.

Тут великий князь усмехнулся внезапной мысли: а кто же знает их лучше ушкуйников? Они заварили кашу, они и помогут расхлебать...

Когда явился Гюря и сказал, что готов поехать в Биляр хоть завтра, Всеволод обнял тиуна.

— Другого ответа я и не ждал, — молвил он. — Но у тебя по дороге будет ещё одно дело. Ежели оно выйдет, награжу по-царски...

На другой день Гюря выехал в приволжские сёла, служившие зимой пристанищем разбойной вольницы. За пазухой у тиуна лежал указ, в котором от имени великого князя было обещано прощение всем ушкуйникам, ежели они до весны придут в государево ополчение. А нераскаявшихся, говорилось в указе, ждёт позорная казнь на этом свете и вечные муки на том.

Глава 26

С началом весны, едва на пригорках пошли в рост первые травы, во Владимир изо всех городов потянулись братчины корабельных плотников.

Их встречали тиуны Всеволода и отправляли в Городец. Там, по приказу великого князя, нужно было построить в кратчайший срок множество ладей, насадов и стругов, общим числом около двухсот.

Ещё зимой княжеские лесорубы заготовили и вывезли в Городец склады мелкослойной унжинской сосны, которая славилась своей прочностью. Тут же были поставлены и новые срубы для жилья, так что Всеволод остался доволен, когда приехал сюда присмотреть за началом работ.

Часть кораблей строилась и в Коломне для рязанского ополчения. С паводком обе судовые рати должны были сойтись в устье Оки.

Чтобы привлечь к делу побольше умелых рук, великий князь распорядился платить работникам по ногате в день. При даровых харчах это были немалые деньги — за месяц человек мог скопить на доброго коня. Тиунам-надсмотрщикам Всеволод пригрозил отдать в обельные холопы всякого из них, кто запустит руку в котёл братчины.

Прослышав про хорошие заработки, в Городец пришли даже новгородцы, а уж они-то в судостроении знали толк. Ладьи, сработанные их руками, бегали не только в Варяжское, но и в Средиземное море.

Поэтому дело подвигалось споро. Да и погода благоприятствовала. Дни стояли погожие и тёплые. Уже с конца апреля отцвели осина и вяз, а теперь повсюду развесила свои серьги берёза. Дух от неё шёл, как от старого мёда, — хмельной и с горчинкой. Но ещё крепче пахло на улицах свежей сосновой щепой. Ядрёные звонкие бревна слезились смолой, их ошкуренные бока лоснились и, отражая солнце, сверкали, словно морской камень янтарь.

Тут же, на берегу Волги, раскинулись лавки, ларьки, пекарни и бани: предприимчивые купцы тоже не хотели упускать своей выгоды. По вечерам на этом маленьком Торжке гомонил и толокся работный люд. Здесь-то, идя из церкви, и повстречал однажды великий князь своего старого знакомца, кузнеца Братилу.

— Ты-то сюда какими ветрами? — удивился Всеволод.

— А теми же, что и все, — весело отвечал кузнец. — Подрядились мы с сыном гвозди ковать для твоих стругов. Я человек на подъём лёгкий, собрал свой снаряд, избу заколотил — и в Городец. Кузню ведь где хочешь поставить можно, была бы под рукой вода да глина.

— Сына-то оженил?

— Оженил, государь. Девка справная, но с норовом: не захотела одна домовничать, за нами увязалась.

— Ну, зови на крестины, когда внуки пойдут, — пошутил Всеволод, останавливаясь перед лавкой, где речистый волжанин сыпал скороговоркой:

— Кому красного товару — всего векша[62] за пару! Торгую красным товаром, отдаю чуть не даром!

Перед ним лежала груда лаптей, действительно красных, как спелая земляника.

— Эх, кому лаптей — обувай и не потей! Год в руках проносишь — не износишь и бросишь!

Мужики вокруг хохотали:

— Дядя Митрий, а ежели твои лапти на ногах носить, сколь проносишь?

— Дураки вы самородковые, — скаля зубы, говорил волжанин. — Да разве этакую красоту можно на ногах носить? По соломке свеженькой пройтись — куда ни шло, да и то с оглядкой.

Зазывая покупателей, не уступали ему в бойкости и торговки-пирожницы.

— Пироги подо-овые, сладкие, медо-овые, — пели они наперебой. — С рыбой, с кашей, печены Машей!

— Железа-то у тебя хватит? — спросил Всеволод кузнеца.

— Пока запасец есть, да скоро, боюсь, кончится. Работаем стемна и дотемна.

— Велю привезти. — Великий князь подумал и добавил: — А помощников тебе не дать?

— Благодарствую, государь, сами управимся.

— Смотри, тебе виднее. Но стоит ли жадничать? Ещё пуп надорвёшь.

Всеволод попрощался с кузнецом и пошёл в дом местного священника, где он обычно ночевал. В горнице его ждал накрытый стол. Поужинав, великий князь достал из походного ковчежца хартию, зажёг ещё три свечи и сел работать.

«Рать судовую надо посылать сразу, как лёд пройдёт, — думал он. — Ледоход-то и не даст булгарским ладьям встретить нас на Волге. Часть дружин оставлю в устье Камы, чтобы не ударила в спину черемиса. Они, слыхать, народ воинственный...»

В соседней комнате, укладывая спать многочисленных детей, пела попадья:

Да не перепёлочка-птица

Со луга на луг перелетела,

Шёлковой травою прошумела,

Перьями на солнце проблестела —

То через широкий двор девица

С терема во терем проходила,

Шёлковое платье прошумело,

В косоньке-то лента проалела...