За лесными шеломами - Юрий Григорьевич Качаев

Всеволод стал исчислять в поприщах путь от Волги до Великого города. Выходило около двух переходов. Вот оно, торговое перепутье... Как-то там сейчас Гюря? Сумеет ли выбраться из вражеского стана невредимым? От вестей, которые он привезёт, будет зависеть многое. И в первую очередь — количество полков, нужных для похода. Не больно-то разумно брать с собой все войска, когда можно обойтись меньшими силами. И людей и коней в дороге кормить надо — каждый лишний рот в тягость.

«Прищемим хвост булгарам, а там и до половцев доберусь, — подумал Всеволод. — Только бы никто из князей снова свары не затеял».

* * *

Через два дня Всеволод с отцом Иваном провожали отроков, ехавших учиться в Византию. Пятнадцать юношей тесной кучкой стояли в Соборной церкви и слушали напутственное слово священника:

— Дети мои, великий князь посылает вас в дальние земли, дабы вы своими молодыми очами и сердцем чистым впитали всё лучшее, что создано в других странах. Будьте же внимательны и прилежны ко всякому делу, коему вам надлежит обучиться. Не смейтесь над обычаями чужих народов, но постарайтесь понять их. Не вступайте в споры с инакомыслящими, но твёрдо держитесь своей православной веры. Еретика же и латынина при случае избавьте от беды, ибо все мы — дети одного творца, хоть и веруем в него по-разному. Помните, что вы — сыновья Руси, и по вашим поступкам и словам будут судить иноземцы о нашей родине и о народе нашем.

Вместе с отроками стоял их наставник, зодчий Елисей Никитин. Ему было уже за пятьдесят; из-под выпуклого высокого лба глядели спокойные светлые глаза.

После молебна во здравие путешествующих великий князь подозвал зодчего:

— Помни особо о болгарских розмыслах.

— Помню, государь.

— Скоро, Елисей, мы начнём строить много. Но много — не значит плохо. Церквы и детинцы должны стоять веками, чтобы потомки наши дивились, глядя на них. Кто из мальчиков окажется неспособным, отправляй назад. Пришлю взамен других. И ещё один совет: не толкитесь всё время на русских гостиных дворах, а живите среди чужеземцев. Так и язык выучить легче, и понять душу народа. Крепко надеюсь на тебя, Елисей. Ежели доведётся увидеть брата Василька, поклонись ему от меня до земли...

— Будь покоен, князь-батюшка, — твёрдо сказал зодчий.

На паперти, утирая слёзы, ждали часа прощания матери отъезжавших. Отцы же вели друг с другом степенную беседу, толкуя о трудностях дороги в Византию, хотя никто из них не бывал дальше Рязани.

— Идут, идут наши соколики, — зашептались женщины.

— А разодели-то их, господи! Чисто княжичи!

Юноши чинно вышли из церкви вслед за своим наставником. Одеты они и впрямь были по-княжески: на каждом кунья шапка, новый охабень[63], а поверх на плечи наброшен плащ, подбитый мехом. Постарались не ударить лицом в грязь и княжеские сапожники: ноги отроков были будто облиты цветным сафьяном.

По знаку Никитина юноши подошли к родителям за благословением. Матери кинулись к своим чадам. Осыпая поцелуями, совали им в руки какие-то узелки и нагрудные иконки, крестили и плакали в голос.

— Ну будет вам, — строго сказал Никитин, — небось не на тот свет провожаете. Наберутся ума-разума и приедут.

— Батюшка, родимый наш, — причитали бабы, — присмотри, кормилец, за дитяткой!

— Дитятко, — усмехался наставник, — вон уж отца на голову перерос.

— Перерос, милостивец, да ведь в голове-то у него пока мякина одна.

На княжом дворе уже ждали осёдланные кони. Юноши по очереди целовали руку государю и отходили в сторонку. Последним приблизился Воибор.

— Береги себя, — тихо сказал ему Всеволод. — Ведь ты для меня стал вроде сына. А что же твоего дружка не видно?

Воибор просиял: ему было приятно, что великий князь ещё помнит Прокшу.

— Он ратник, государь. На волжской заставе с твоей сотней стоит.

— Ну, ступай с богом. — Всеволод перекрестил юношу и пошёл в терем. Из окна он видел, как маленький отряд конников выехал со двора. Вот и последний всадник промелькнул, исчезнув за стенами детинца. А великий князь всё не трогался с места. И была у него на сердце тихая грусть, словно только что умчалась без возврата его молодость.

Глава 27

В этом году пахота и сев закончились раньше обычного. Стали мужики собираться на войну, без особой радости, но и не ропща. Воля князя — не собственная, а у тиунов его рука тяжела и жестка, посмей-ка ослушаться.

В середине мая, оставив свои войска в Коломне и Борисове, приехали ко Всеволоду Юрьевичу долгожданные гости и помощники: зять Владимир Святославич, князь Роман Рязанский да ещё один Владимир, князь Муромский. Вместе с ними прибыл из Переславля-Южного Всеволодов племянник Изяслав — сын его покойного брата Глеба Юрьевича. Великий князь не видел сыновца больше пяти лет. Когда-то Изяслав гостил у него в Торческе, и Всеволод сам учил мальчика владеть конём и оружием. А сейчас у Изяслава уже проклюнулись усы, и глядел он настоящим воином.

В честь своих союзников великий князь велел ладить большой пир. На широком подворье терема были уставлены бесчисленные столы, накрытые белыми, как снега, льняными скатертями. Княжеская челядь сбилась с ног, поварни чадили день и ночь, зато уж и яств на пиру было выше головы.

Наряду с икрой и свежей стерлядью подавались зайцы жареные, буженина печёная, полотки гусиные, копчёные языки, студни разные, а из горячего: уха на куриных потрохах, щи со свининой, пироги рыбные, утки на вертелах, лебеди, тушенные в репе, и прочая лесная и полевая птица.

Виночерпии едва поспевали таскать из погреба кувшины с вином, медами и пивом. На Торге и других площадях города тоже стояли пивные бочки, и вокруг них плясал и пел в недолгом пьяном угаре владимирский мизинный люд.

Всеволод Юрьевич сидел во главе княжеского стола, поставленного на помосте повыше других, и радушно потчевал гостей. Да их и не приходилось особенно уговаривать: каждому из князей едва перевалило за двадцать, и желудки у всех были отменные.

Только Роман Рязанский, самый старший из них, сидел задумчивый и почти ничего не ел и не пил. Всеволод его не неволил, понимая душевное состояние князя. Тот размышлял, наверное, о судьбе отца. Строптивый князь так и умер в порубе, но не пожелал склонить головы перед своим победителем.

«Горд был старик паче меры, — подумал о нём Всеволод, но в сердце его не шевельнулось