21 урок для XXI века - Юваль Ной Харари

антисемитизм в США, заявляя: «Мы оказали вашей прабабушке любезность, впустив её в нашу страну в 1910 году, а потому имеем право обращаться с вами как нам угодно».

Дискуссия 2. Второе условие иммигрантской сделки требует от иммигрантов, которых впустили в страну, ассимилироваться и принять местную культуру. Но насколько глубокой должна быть ассимиляция? Если человек переезжает из патриархального общества в либеральное, должен ли он стать сторонником феминизма? А если он вырос в глубоко религиозном обществе, обязан ли перенять светский взгляд на мир? Должен ли он отказаться от традиционной одежды и пищевых запретов? Противники иммиграции склонны поднимать эту планку довольно высоко, тогда как условия, выдвигаемые сторонниками иммиграции, гораздо мягче.

Сторонники иммиграции напоминают, что сама Европа чрезвычайно разнообразна и для коренного населения характерен весьма широкий спектр мнений, привычек и ценностей. Именно это и делает Европу сильной и жизнеспособной. Зачем заставлять иммигрантов перенимать какую-то воображаемую европейскую идентичность, которой в реальности соответствуют лишь немногие европейцы? Вы хотите, чтобы мусульмане, приехавшие в Великобританию, перешли в христианство, в то время как многие британские граждане не ходят в церковь? Хотите потребовать от иммигрантов из Пенджаба отказаться от традиционных карри и масалы и перейти на жареную рыбу с картошкой и йоркширский пудинг? Если у европейцев и есть истинные общие ценности, то это либеральные ценности толерантности и свободы, которые подразумевают, что нужно проявлять терпимость и к иммигрантам, позволить им соблюдать свои традиции, если только эти традиции не нарушают права и свободы других людей.

Противники иммиграции также признают толерантность и свободу главными европейскими ценностями, но обвиняют многие группы иммигрантов — особенно из мусульманских стран — в отсутствии толерантности, женоненавистничестве, гомофобии и антисемитизме. Именно потому, что Европа исповедует толерантность, она не может впустить слишком много нетолерантных людей. Толерантное общество способно справиться с нелиберальными меньшинствами, но если число людей с крайними взглядами превысит определённый порог, изменится само общество. Если Европа примет слишком много иммигрантов с Ближнего Востока, она рано или поздно сама превратится в Ближний Восток.

Другие противники иммиграции идут ещё дальше. Они указывают, что национальная общность — это нечто большее, чем просто объединение людей, толерантных друг к другу. Недостаточно добиться, чтобы иммигранты придерживались европейских стандартов толерантности. Иммигранты, по их мнению, должны принимать уникальные черты британской, немецкой или шведской культуры, какими бы они ни были. Пуская к себе иммигрантов, местная культура соглашается на большой риск и большие затраты. Но почему она должна разрушать себя? В конце концов, она предлагает полное равенство и поэтому требует полной ассимиляции. Если иммигрантам не нравятся какие-то странности британской, немецкой или шведской культуры, их здесь никто не держит.

Два ключевых вопроса этой дискуссии — это нетолерантность иммигрантов и европейская идентичность. Если иммигранты действительно отличаются неизлечимой нетерпимостью, многие либеральные европейцы, приветствующие иммиграцию, рано или поздно станут её яростными противниками. И наоборот: если большинство иммигрантов окажутся либеральными людьми широких взглядов по отношению к религии, гендеру и политике, это лишит противников иммиграции самых убедительных аргументов.

Но вопрос об уникальных национальных идентичностях в Европе остаётся открытым. Толерантность — это универсальная ценность. Но существуют ли уникальные французские нормы и ценности, которые должен принять каждый, кто переезжает во Францию? А уникальные датские нормы и ценности, обязательные для иммигранта в Дании? Пока среди европейцев остаются серьёзные разногласия по этому вопросу, чёткая иммиграционная политика невозможна. И наоборот, как только европейцы поймут, кто они, 500 миллионам жителей Европы не составит труда принять несколько миллионов беженцев — или отказать им.

Дискуссия 3. Третье условие иммиграционной сделки предполагает, что если иммигранты искренне стремятся ассимилироваться — и особенно принять такую ценность, как толерантность, — то принимающая страна обязана относиться к ним как к своим гражданам. Но сколько времени должно пройти, прежде чем иммигранты станут полноправными членами общества? Следует ли обижаться первому поколению иммигрантов из Алжира, если через двадцать лет жизни во Франции их всё ещё будут считать чужаками? А как насчёт третьего поколения иммигрантов, бабушки и дедушки которых приехали во Францию в 1970-х годах?

Сторонники иммиграции обычно требуют сокращения этого времени, тогда как противники выступают за гораздо более продолжительный «испытательный срок». По мнению сторонников иммиграции, если третье поколение иммигрантов не считают полноправными гражданами, это означает, что страна не выполняет своих обязательств. А если результатом такой политики становится социальная напряжённость, враждебность или даже насилие, этой стране некого винить, кроме себя. Противники иммиграции считают главной проблемой завышенные ожидания иммигрантов, которым, по их мнению, следует набраться терпения. Если ваши бабушка и дедушка приехали в страну всего сорок лет назад, а вы устраиваете беспорядки на улицах из-за того, что к вам относятся не так, как к коренным жителям, вы не прошли тест.

Ключевая проблема этой дискуссии связана с разницей между личной и групповой временно́й шкалой. С точки зрения человеческих сообществ сорок лет — это немного. Трудно ожидать, что общество полностью абсорбирует иммигрантов всего за несколько десятков лет. В прошлом, когда цивилизации вроде Римской империи, китайских империй и США ассимилировали чужеземцев и делали их полноценными гражданами, этот процесс занимал не десятки, а сотни лет.

С точки зрения отдельного человека сорок лет — это вечность. Для девушки, родившейся во Франции через двадцать лет после того, как в страну приехали её бабушка и дедушка, их путешествие на корабле из Алжира в Марсель — это история Древнего мира. Она родилась здесь, все её друзья родились здесь, она говорит на французском, а не на арабском, и даже ни разу не была в Алжире. Франция — её дом, и другого у неё никогда не было. А теперь ей говорят, что здесь ей не место и что она должна «возвращаться» туда, где никогда не жила?

Это как если бы вы привезли из Австралии семечко эвкалипта и посадили его во Франции. С точки зрения экологии эвкалипт будет видом-колонистом, и пройдёт не одно поколение, прежде чем ботаники признают его европейским растением. Но с точки зрения конкретного дерева оно французское. Если вы не будете поливать его французской водой, оно засохнет. Если вы попытаетесь его выкопать, то обнаружите, что корнями оно глубоко проникло во французскую почву — точно так же, как местные дубы и