Уроборос - Этери Чаландзия

Понимала это публика или нет, но у нее были свои цели и ночные тайны. Образы актеров разбирали, как фрукты с прилавков. Одного видели мужем, мужчиной, мужиком, опорой, надежным, как бетонная балка моста; другая была эдакой доступной и любвеобильной малышкой, мечтой стареющих клерков; та девица обещала вырасти в роковую бестию, наваждение и кошмар, сладко ломающий постылую жизнь; этот юноша уже разошелся портретами и постерами по спальням, своими мускулистыми руками и бедрами прожигая подростковые сны. Актеры думали, что владеют душами, что публика — раба у их ног, пошевели пальцем, и все заплачут или заржут, но они лишь выполняли заказ. В ответ их любили, но странной любовью, от которой было слишком мало толку.

В студии под софитами собирались стареющие мужчины и молодящиеся женщины. Они беспокоились об освещении и капризничали, выбирая себе место за столом. Все знали свои ракурсы, и режиссеру приходилось крутиться, чтобы грамотно рассадить хищников. Никто не должен был остаться недовольным, но и никто не должен был пострадать. Большинство вели себя деловито, пара оптимистичных балагуров разминала мышцу остроумия и красноречия. Мэтры снисходительно и свысока наблюдали за молодежью. Слева за столом, поправляя прическу и всячески охорашиваясь, сидела добрая знакомая Егора. Заметив его, она на секунду замешкалась, выверяя реакцию, затем расцвела в обезоруживающей улыбке. Она была так мила и приветлива, что Егор невольно обернулся, может, кто-то стоял у него за спиной? Нет, мед ворожеи изливался именно на него. Он приподнял воображаемую шляпу в ответ, но на него уже не смотрели.

Наконец, дали мотор. Егор особенно любил этот момент — словно по команде за столом распускались цветы зла. Лицемерие сменяло лицедейство, но своих было сложно обмануть. Здесь всё про всех знали, выслушивая возвышенные речи, расплывались в умильных улыбках, но порой, забываясь, теряли лицо, и сквозь парадную мину проступали то неприязнь, то презрение. Лесть, кадреж, заигрывания, песни, пляски, куплеты, декламации, ужимки, бровки, глазки, хорошо поставленные голоса, глупости с умным видом, ухмылки и подколки — все это смешивалось с выпивкой винного и коньячного цвета и несъедобной едой в тарелках и являло собой настоящий дурдом.

От настоящей еды и питья отказались раз и навсегда, после того как на одной из съемок пошли навстречу инициативной группе артистов и разложили живые закуски и разлили натуральный алкоголь. Через час процесс стал неуправляемым, через два те, кто не передрались, переругались, а после просмотра отснятого материала режиссер запил сам. Так выпивку заменил компот, еду — пластик. Но Егору казалось, что силиконовые закуски здесь очень к месту. Все выглядело пародией — на людей, на пищу, на чувства, на талант, на любовь и симпатию.

— Скажи этому гению, чтобы все декорации пропиткой обработали! — сказал он директору. — Иначе пусть сам с пожарниками разбирается!

Тот обреченно выдохнул. Предстоял очередной непростой вечер, переходящий в ночь и ложащийся на дно бутылки.

— Да, Егор, совсем забыл, — директор придержал его за локоть. — Дело есть, не уходи сразу, обсудим?

Егор кивнул и удалился с площадки. Пара красивых глаз с ненавистью проводила его, но ему было все равно.

* * *

Инструктор оказался моложе, чем Нина думала. В раздевалке тетки часто пускали слюни и с завистью обсуждали, кому такое счастье достанется. Всем виделась пустоголовая молоденькая вертихвостка. На выходе женщины прощались с юношей и уходили, разнося по домам мечты о прекрасном, с которым так безнадежно разминулись во времени.

Он был совсем не глуп, и Нина весело проводила с ним время. Однако ему явно хотелось большего, чем разговоры и прогулки, он решил предпринять решительный шаг к сближению и привел Нину в «свою семью». Зря он это сделал, но, кто же знал. «Семья» состояла из пары десятков людей разного возраста и положения. В принципе, это могло бы быть клубом по интересам, но все оказалось немного сложнее.

Неудовлетворенность жизнью, испытания, разочарования, болезни, пережитые и грядущие, согнали их в стаю. Они мало чем отличались от окружающих, возможно, на один защитный слой у них было меньше. И они организовались против жестокого и несправедливого мира. Свалили в кучу все подряд: восточные учения, Ошо, Фрейда, Маслоу, Франкла, Блаватскую, Гурджиева. Практиковали йогу, ушу, тайсзысуань, карате. Все было очень поверхностно, но очень серьезно. Попавшие в кружок все время напоминали друг другу, что они избранные, те, кому повезло оказаться в первых рядах. От ответов на прямые вопросы уходили, напускали умный и многозначительный вид. Периодически шайка собиралась у кого-то на квартире, а поскольку богатые тоже грустили и попадались на душеспасительную удочку, иногда это бывали роскошные апартаменты в престижных районах или дома в дорогом пригороде. Они сообща что-то готовили, например плов. Немного выпивали. Беседовали. Рассуждали о природе явлений. Философствовали. Наблюдая за ними и слушая мальчика, Нина ни ушам, ни глазам своим не верила. Она не хотела никого обидеть, но порой едва сдерживала смех. Все это было так напыщенно и так наивно. Однако чего-то явно не хватало. Вскоре выяснилось, чего, а вернее, кого именно.

Это была маленькая коренастая женщина со скуластым лицом. Аминат. Тихий голос, тяжелый шаг. Праматерь. Первопричина. Источник. Учитель. Мастер. Теперь стало понятно, на какую липкую ленту слетелись эти несчастные. С первого взгляда женщина вызвала у Нины глубокую неприязнь. Аминат была чем-то похожа на змею, ее взгляд был холоден и расчетлив, понять, о чем она думает, глядя в лицо собеседнику, было невозможно. Нине она показалась жесткой, даже жестокой, хорошо знавшей людей и жизнь. Она явно занималась чем-то еще, помимо личностного роста и духовного просвещения своих братцев-кроликов. Нина не удивилась бы, если бы оказалось, что она крышует конопляный трафик или приторговывает АК-47.

Но все же в делах душевных Аминат была аферисткой средней руки и мелкого пошиба. Она не тянула на звание выдающегося беса. Гипнотизировала свою паству, стряхивала с нее деньги и тешила свое самолюбие.

Нина, как ни была растеряна, не готова была примкнуть к толпе безвольных пораженцев. И Аминат это понимала.

* * *

На небе как будто закончился весь снег, и наступило затишье. Егор, с трудом сдерживая досаду и раздражение, курил на чужом балконе. Утром он полез в холодильник за едой, уже было захлопнул дверцу, как вдруг внезапно открыл ее вновь. Не может быть. Он посмотрел внимательнее. Обшарил полки, заглянул в морозильную камеру. Безрезультатно. Банка с забродившими огурцами и обручальным кольцом исчезла бесследно.

Разнос Марьванне ничего не дал. Женщина оказалась с характером, она выслушала Егора и заявила, что без его разрешения ничего, ни из дома, ни из холодильника не выбрасывала, что она «не первый год замужем» и не собирается портить свою профессиональную карму такими казусами. В том мусорном пакете, что она выносила утром на помойку, было что-то подозрительно тяжелое. Возможно, он сам сунул туда свои протухшие огурцы. Больше ей сказать нечего. Простите.

Следующие полчаса Егор провел незабываемо. Надел желтые перчатки и, сдерживая рвотные спазмы, полез в контейнер. Мимо прошел сосед с верхнего этажа. Мужчина ничего не сказал, но в изумлении уставился на Егора. Ну да, жизнь она такая, вчера ты ездил на хорошей машине, сегодня копаешься в мусорном баке. Наконец, Егор не выдержал. Он бросил в помойку перчатки и почти час принимал душ, пытаясь забыть все, что увидел. Он нашел банку. Она была разбита, вся гнусь вытекла из нее и смешалась с гнусью помойного контейнера. Кольца в этом смердящем месиве было уже не найти.