Куплю любовницу для мужа - Евгения Халь

Освобожденная Тата вскакивает с пола и отпрыгивает в сторону, прижимаясь к Гордею. Она явно ждет, что он ее обнимет, но Гордей стоит, замерев, бледный, как мел, и неотрывно смотрит на меня и Макса.

— Спасибо, мне уже лучше! — я поднимаюсь с пола и обращаюсь к мужу: — Знаю, ты сейчас думаешь, что я рехнулась. Но послушай, Гордей, я вернулась домой, а тут все разбито. И это сделала твоя дорогая Таточка. Она побежала наверх, в комнату Белки, оттуда спрыгнула на крышу веранды, пробежала через сад. Там, где-то неподалеку, на одной из улиц ее ждал таксист. Он быстро подвез ее сюда, и как раз приехала вызванная мной охрана. А тут эта змея к дому подъезжает на тачке, вроде как она ни при чем. И даже обувь в машине сменила, хитрая мразь! Была в красных босоножках на "шпильках", а теперь в серебристых туфлях. Потому что в босоножках же прыгать на крышу веранды неудобно, а она…

— Я же была в этих туфлях, ты же знаешь, Гордей! — перебивает меня Тата, повисая на Гордее. — Я тебя еще спросила: подходят ли они к платью? Потому что сомневалась, и ты сказал, что очень красиво. Помнишь?

Гордей молча кивает. Ободренная его согласием, она выкрикивает:

— Она совсем умом тронулась! Я только хотела косметичку забрать, — и вдруг ее поганая мордашка кривится, и она начинает жалобно скулить:

— Ей совсем плохо, Горди! Бедная Настя! Это у нее от переживаний! Она даже цвета и модели обуви теперь не различает! Совсем реальности не видит.

— Заткнись, тварь, — снова бросаюсь на нее, но меня перехватывает Гордей.

— Замолчи, Тата! — кричит он. — Выйди отсюда! Иди в кухню! Не доводи ее!

— Я виновата, да? В чем? — рыдает она и тянет руки к Гордею.

— В кухню, я сказал! — отрезает Гордей и бросает на Тату такой взгляд, что та немедленно затыкается и тихо семенит в кухню.

— Молодец, Гора! — злорадно выкрикиваю я. — А теперь выгони ее совсем. И не только из кухни, но вообще из нашей жизни! Я…

— Настя, — перебивает меня Гордей и крепко обнимает двумя руками. — Послушай меня, Настюша, — он немного отодвигается, захватывает мое лицо в ладони и шепчет: — Я вернулся домой, потому очень волновался за тебя. Хотел проверить, как ты. Думал, что это неправильно оставить тебя здесь одну. Мне и в голову не приходило, что все так плохо. И что ты еще и напьешься.

— Я не пила, Гора! Меня облил водкой ханурик на заправке. И еще пытался облапать. Хочешь, прямо сейчас поедем туда, и заправщик тебе все подтвердит?

И тут меня осеняет страшная догадка. Вспоминаю слова заправщика:

— Не понимаю, какая муха его укусила. Он здесь каждый день бродит. Сшибает у водил на пузырь. И никогда никого не трогает. Он вообще тихий!

— Гора, я поняла! Поговори с заправщиком! Это Тата наняла этого ханурика, чтобы он меня водкой облил! Она знала, что ты подумаешь, будто я пьяная и несу чушь. А я не пила, Гора! Ни капли! Ты же знаешь, что я почти не пью!

— Милая, хорошая моя, послушай меня, — Гордей обнимает меня, прячет мою голову у себя на плече, гладит по волосам. — Я страшно виноват перед тобой! Мне не нужно было соглашаться на это все. Потому что ты у меня хрупкая, воздушная, с тобой так нельзя! Но я все исправлю, моя дорогая! Клянусь тебе!

Закрываю глаза. Я словно вернулась в прошлое, когда Гордей не выпускал меня из объятий. Когда он все время хотел трогать меня, целовать. Закрывать меня от всего мира. И мне тогда казалось, что между мной и этой страшной реальностью стоит каменная стена: мой муж. Уютная, любимая, нерушимая стена, сквозь которую не пройдут ни бури, ни ураганы. И если даже весь мир покатится к чертовой матери, я останусь за этой стеной. Что еще нужно женщине для любви? Только это! Знать, что мужчина всегда защитит, закроет собой. Наверное, я очень примитивная. Но в моем понимании это и есть любовь.

Как-то зимой мы с Гордеем ужинали в ресторане. Была страшная вьюга. И когда мы вышли, то из-за снежной стены долго не могли найти машину. Гордей все давил на кнопку чип-ключа, машина где-то пищала, отпирая двери, а мы не слышали, где именно из-за воя ветра. Мы брели в темноте и холоде. Я тогда споткнулась и чуть не упала. Гордей подхватил меня на руки и поцеловал, согревая мои заиндевевшие губы.

— Ну все, — обреченно сказала я. — Сейчас мы умрем! Просто замерзнем здесь и наутро люди найдут наши заледеневшие тела.

— Тебе не нужно умирать, — прошептал Гордей, продолжая целовать меня. — Я умру вместо тебя!

— Я этого не переживу! — на полном серьезе ответила я.

— Еще как переживешь, — улыбнулся он. — Обязана пережить. Такая ваша женская доля. Бог слепил мужиков для того, чтобы они умирали вместо любимых женщин!

Гордей

Он никогда не думал, что все может закончиться вот так. В своей многолетней практике Гордей никогда не сталкивался с женщинами, которые сошли с ума от любви, хотя слышал от коллег о подобных случаях. Но ему всегда казалось, что это где-то там, далеко, в другой реальности. Его клиентки, в основном, сходили с ума от мысли, что больше не будет Куршевеля летом, Монако весной и пляжей на Мальдивах зимой. Гордей привык к их попыткам вырвать кусок пожирнее у ставших ненужными мужей. Иногда он даже думал, что женщины, за небольшими исключениями, вообще не способны любить. Несмотря на внешнюю хрупкость, в них скрывается такой железный стержень, что ни одному мужику и не снился. Поэтому Гордей так потянулся к Насте, когда впервые увидел ее. Она была из другого мира. Из мира страстей, безоглядной любви, империи чувств. Она сама была этой империей, в которой на троне сидели эмоции. Ему всегда нравилась эта пропасть между ними. Он — лед, она — пламя. Он — земля, она — воздух. Он даже завидовал той гамме чувств, которые Настя испытывала ежесекундно, потому что сам не в состоянии был ощутить и трети этих эмоциональных оттенков. Но даже не понимая ее, он упорно возвращал жену на грешную землю. Иногда жестко, иногда в приказном порядке, но всегда помня, что пережимать нельзя, чтобы не сломать. Потому что кто-то же должен был держать в руках эту тонкую нить, которая связывала ее с реальностью! Иначе Настя просто упорхнула бы, как воздушный шарик.

И вот теперь эта нить выскользнула из его цепких пальцев. И шарик взмыл вверх. Он сейчас парит где-то там, на немыслимой высоте. В другом мире, не связанном с нашей реальностью. И виноват в этом он, Гордей. Он вдруг увидел себя в судебном зале. Но не в современном, а в таком, как на гравюрах в старинных книгах про инквизицию: мрачном, темном подземелье с крошечными зарешеченными окнами. На месте судьи — главного инквизитора, сидела его совесть, которая выглядела как высокий мужчина с узким лицом, в монашеской рясе и кожаном переднике. Черном, чтобы не было видно крови подсудимых. А рядом с судьей безмолвными свидетелями застыли его, Гордея, ошибочные поступки, одетые в одежду инквизиторов. А сам Гордей в порванной белой рубахе корчился на полу, сплевывая кровь.

— Признаешь ли ты свою вину? — спросил главный инквизитор-совесть зычным голосом, и эхо от этого мощного голоса раскатилось по всему подземелью.