Письма - Плиний Младший

(3) Наш Гомулл не упустил времени и, пользуясь единодушием сената, вместо подачи мнений потребовал, чтобы консулы довели до сведения принцепса это желание и просили его так же разумно расправиться с этим пороком, как это было с другими3. (4) Расправился: сократил эти грязные позорные расходы кандидатов законом «о домогательстве магистратур»4 и распорядился, чтобы эти люди третью часть своих денег вкладывали в землю5. Он почел безобразием (так и есть), что люди, домогающиеся магистратур, считают Рим и Италию не родиной, а гостиницей или постоялым двором, как иностранцы. (5) Кандидаты бегают туда-сюда; услышав, что что-то продается, торгуются наперерыв и этим еще набивают цену.

(6) Поэтому если твои италийские поместья тебе надоели, то сейчас время их продать и купить землю в провинции, пока те же кандидаты продают там, чтобы купить здесь. Будь здоров.

20

Плиний Тациту привет.

(1) Ты говоришь, что после письма о смерти моего дяди, которое я написал по твоей просьбе, тебе очень захотелось узнать, какие же страхи и бедствия претерпел я, оставшись в Мизене (я начал было говорить об этом, но оборвал себя). «Дух мой содрогается, о том вспоминая… все же начну»1.

(2) После отъезда дяди я провел остальное время в занятиях (для чего и остался); потом была баня, обед, сон, тревожный и краткий. (3) Уже много дней ощущалось землетрясение, не очень страшное и для Кампании привычное, но в эту ночь2 оно настолько усилилось, что все, казалось, не только движется, но становится вверх дном. (4) Мать кинулась в мою спальню, я уже вставал, собираясь разбудить ее, если она почивает. Мы сели на площадке у дома: небольшое пространство лежало между постройками и морем. (5) Не знаю, назвать ли это твердостью духа или неразумием (мне шел восемнадцатый год3); я требую Тита Ливия, спокойно принимаюсь за чтение и продолжаю делать выписки4. Вдруг появляется дядин знакомый, приехавший к нему из Испании. Увидав, что мы с матерью сидим, а я даже читаю, он напал на мать за ее хладнокровие, а на меня – за беспечность. Я продолжаю усердно читать.

(6) Уже первый час дня5, а свет неверный, словно больной. Дома вокруг трясет; на открытой узкой площадке очень страшно; вот-вот они рухнут. (7) Решено наконец уходить из города; за нами идет толпа людей, потерявших голову и предпочитающих чужое решение своему; с перепугу это кажется разумным; нас давят и толкают в этом скопище уходящих. (8) Выйдя за город, мы останавливаемся6. Сколько удивительного и сколько страшного мы пережили! Повозки, которым было приказано нас сопровождать, на совершенно ровном месте кидало в разные стороны; несмотря на подложенные камни, они не могли устоять на одном и том же месте. (9) Мы видели, как море отходит назад; земля, сотрясаясь, как бы отталкивала его. Берег явно продвигался вперед; много морских животных застряло в сухом песке. С другой стороны черная страшная туча, которую прорывали в разных местах перебегающие огненные зигзаги; она разверзалась широкими полыхающими полосами, похожими на молнии, но большими.

(10) Тогда тот же испанский знакомец обращается к нам с речью настоятельной: «если твой брат и твой дядя жив, он хочет, чтобы вы спаслись; если он погиб, он хотел, чтобы вы уцелели. Почему вы медлите и не убегаете?» Мы ответили, что не допустим и мысли о своем спасении, не зная, жив ли дядя. (11) Не медля больше, он кидается вперед, стремясь убежать от опасности.

Вскоре эта туча опускается к земле и накрывает море. Она опоясала и скрыла Капри, унесла из виду Мизенский мыс. (12) Тогда мать просит, уговаривает, приказывает, чтобы я убежал, – для юноши это возможно; она, отягощенная годами и болезнями, спокойно умрет, зная, что не была причиной моей смерти. Я ответил, что спасусь только вместе с ней; беру ее под руку и заставляю прибавить шагу. (13) Она повинуется неохотно и упрекает себя за то, что задерживает меня.

Падает пепел, еще редкий. Я оглядываюсь назад: густой черный туман, потоком расстилающийся по земле, настигал нас. «Свернем в сторону, – говорю я, – пока видно, чтобы нас, если мы упадем на дороге, не раздавила идущая сзади толпа». (14) Мы не успели оглянуться – вокруг наступила ночь, не похожая на безлунную или облачную: так темно бывает только в запертом помещении при потушенных огнях. Слышны были женские вопли, детский писк и крик мужчин; одни окликали родителей, другие детей или жен и старались узнать их по голосам. (15) Одни оплакивали свою гибель, другие гибель близких; некоторые в страхе перед смертью молили о смерти; многие воздевали руки к богам; большинство объясняло, что нигде и никаких богов нет и для мира это последняя вечная ночь7. Были люди, которые добавляли к действительной опасности вымышленные, мнимые ужасы. Говорили, что в Мизене то-то рухнуло, то-то горит. Это была неправда, но вестям верили. (16) Немного посветлело, но это был не рассвет, а отблеск приближавшегося огня. Огонь остановился вдали; опять темнота, опять пепел, густой и тяжелый. Мы все время вставали и стряхивали его; иначе нас засыпало бы и раздавило под его тяжестью. (17) Могу похвалиться: среди такой опасности у меня не вырвалось ни одного стона, ни одного жалкого слова; я только думал, что я гибну вместе со всеми и все со мной, бедным, гибнет: великое утешение в смертной участи8.

(18) Туман стал рассеиваться, расходясь как бы дымным облаком; наступил настоящий день9 и даже блеснуло солнце, но такое бледное, какое бывает при затмении. Глазам все еще дрожавших людей все предстало в измененном виде; все, словно снегом, было засыпано толстым слоем пепла. (19) Вернувшись в Мизен и кое-как приведя себя в порядок, мы провели тревожную ночь, колеблясь между страхом и надеждой. Осилил страх: землетрясение продолжалось, множество людей, обезумев от страха10, изрекали страшные предсказания, забавляясь своими и чужими бедствиями. (20) Но и тогда, после пережитых опасностей и в ожидании новых, нам и в голову не приходило уехать, пока не будет известий о дяде11.

Рассказ этот недостоин истории, и ты не занесешь его на ее страницы; если же он недостоин и письма, то пеняй на себя: ты его требовал. Будь здоров.

21

Плиний Канинию1 привет.

(1) Я принадлежу к людям, которые восхищаются древними, но я не презираю, как некоторые, талантливых современников. Нельзя думать, что природа устала, истощена и ничего