Восход Ганимеда - Андрей Ливадный

— Гранатометчики, мать вашу!..

Команда запоздала — Горюнов, чья позиция находилась в центре и была выдвинута по направлению брода, сам сообразил, что делать, и в борт выскочившей на берег «сотки» хлопнуло несколько «мух», под дружный аккомпанемент разрядившихся подствольников.

«Хоть бы одно орудие…» — тоскливо подумал Рощин.

Танк подбросило, будто тот решил потанцевать, земля и камень вокруг вскипели от взрывов, — грохотом, казалось, выворотит барабанные перепонки, — бойцы глохли, и звонкий поначалу рокот «ДШК» теперь звучал в контуженном сознании, как сладкий отдаленный голос…

Бой разгорался, злой, непримиримый, страшный…

* * *

…Барташов открыл глаза.

Боли не было… вернее, она не ощущалась, как и вся нижняя часть тела.

Мучительно скосив глаза, генерал посмотрел в ту сторону, где несколько минут назад возвышались экраны наблюдения и толпились люди.

Там осталась одна покореженная рама, внутри которой по разорванным проводам и расколотым печатным платам еще бегали голубоватые язычки пламени.

Площадка вокруг была забрызгана кровью. В мешанине покореженных предметов и выбитых взрывами камней невозможно оказалось различить ни человеческих тел, ни их фрагментов…

Барташов застонал, пытаясь пошевелиться, и понял, что это не в его силах. Тело больше не подчинялось ему, да и сознание, вернувшееся к генералу, грозило вот-вот погаснуть вновь…

Он уже больше не думал ни о себе, ни о своей карьере, ни о чем, — в эти предсмертные минуты для него вдруг оказалось значимым лишь одно — он обрек всех этих людей на смерть.

Сейчас он бы отдал все на свете за простую возможность выйти в эфир, связаться хоть с кем-нибудь, чтобы попросить, потребовать помощи для погибающего внизу взвода, но, увы…

Генерал беспомощно запрокинул голову, чувствуя, как по щекам текут слезы…

Внезапно сбоку от него, где-то на границе восприятия, промелькнула тень. Барташов собрал все силы, повернул голову, отчаянно выворачивая глаза в ту сторону, где ему почудилась тень, и увидел… Колышева!

Вадим брел, словно сомнамбула, по перепаханной взрывами площадке. Его мундир был порван, испачкан кровью и обожжен, в согнутой руке, которую Колышев заботливо баюкал на груди, оказалась зажата трубка сотовой связи, но, видно, окровавленные, скрюченные пальцы больше не повиновались Вадиму.

Барташов хотел крикнуть, но не смог — из его горла вырвался лишь булькающий хрип.

Это была расплата. Расплата за все…

Колышев заметил его. Шатаясь, он подошел к Барташову и сел рядом.

— Вызови… вертушки… Вадим… — едва слышно прохрипел генерал.

Колышев посмотрел на него, покачал головой и почему-то усмехнулся…

Был ли это предсмертный бред Барташова?

— Вызову… — долетел до его сознания далекий голос. — Не волнуйтесь, Николай Андреевич. Какой-то сукин сын случайно сделал мою работу… — Он жутковато улыбнулся, заглянув в стекленеющие глаза Барташова. — А вы спите спокойно, генерал, теперь командовать этим парадом буду я…

* * *

Бой разгорался, злой, непримиримый, страшный… Однако для Лады был неведом ужас раскручивающегося на ее глазах действа. Благодаря стараниям Колышева она больше не принадлежала этому миру, для нее не существовало правых или виноватых сторон, государственных границ, своей и чужой земли, у нее не было НИЧЕГО, кроме сумасшедшей панорамы боя, которая перемещалась в располосованном тонкими нитями прицельной сетки окуляре снайперской оптики.

Она видела, как плюхнулся в воду головной танк и поплыл, расталкивая мутную волну, а рядом с ним, высоко задрав голову, плыл обезумевший от грохота тур… Лада отчетливо видела его налившиеся кровью, перепуганные, влажные глаза, пока первый гейзер, взметнувшийся вверх мутным столбом от ударившей в воду мины, не заслонил от нее обреченное животное.

Справа, в соседнем помещении заработал «ДШК».

Звук падающих на земляной пол гильз, удушливый, кислый запах пороха и равномерный, оглушительный грохот возымели на Ладу совершенно неожиданное действие — она вдруг опустила винтовку и растерянно посмотрела туда, где ставшие маленькими и безобидными фигурки падали с брони плывущих танков, сметаемые в мутную воду реки кинжальным фланговым огнем.

Ей вдруг страшно захотелось взвыть, закричать в голос от дикого НЕПОНИМАНИЯ происходящего вокруг.

Испытания были провалены.

Она не сумела стать той хладнокровной боевой машиной, которую так упорно формировал в ней Колышев, — все, что он насильно вталкивал в ее голову, оказалось сметено в один миг оглушительным грохотом бьющегося в жилистых руках Горенко крупнокалиберного станкового пулемета, потому что стоило взглянуть в его перекошенное лицо, как становилось ясно — сержант знал, что и зачем он делает, его душа, может быть, и противилась жестокой, кровавой мужской работе, но он понимал ее неизбежность, а Лада нет…

Колышев уничтожил ее личность, смел самосознание, но не дал взамен ничего, что очнувшийся разум

Лады мог бы принять за точку отсчета в оценке собственных действий…

Она не понимала, что выбора у нее уже попросту нет и на мучительное замешательство отпущено ничтожно мало времени, — на том берегу, у брода, прорезались сквозь густой дым контуры четырех бронемашин…

В этот момент три танка, что все же достигли противоположного берега, форсировав реку, повернули башни и произвели залп по старому блокпосту, откуда не умолкая бил пулемет.

Земля, небо и камни вокруг внезапно встали на дыбы, окрасившись в черно-оранжевый цвет взрыва. Пулемет заглох, но Лада еще успела отчетливо услышать крик рядового Малышева, прежде чем смешанная с камнем земля осела вокруг нее…

* * *

На левом фланге взвода события развивались еще более стремительно и драматично.

После залпа гранатометов атакующих машин осталось только две, но из-за подбитого танка, что накренился, опустив ствол в выбитую перед ним воронку, спустя несколько секунд после взрывов, сбивших траки гусениц с покореженных катков, беспорядочно ударили автоматы; в ответ гулко простучал пулемет, сбивая остатки краски с обуглившегося борта и оставляя на броне глубокие безобразные борозды.

Два оставшихся танка выстрелили из орудий и, выскочив на берег, взревели двигателями, натужно карабкаясь на склон. На их броне уже не было никого — течение реки уносило посеченные осколками и изрешеченные пулеметным огнем трупы.

В этот момент, когда вырвавшийся вперед «Т-100» с четким, незакрашенным номером «28» на башне, чуть накренясь, принялся вертеться на одной гусенице, утюжа первую стрелковую ячейку, сквозь дым на той стороне реки проявились силуэты четырех БТРов, спешащих на центр позиции роты прямо через брод.

«Вот и все…» — обреченно подумал Рощин, оценив ситуацию.