Белый танец - Рита Навьер

– Просто гулял, – благодушно отвечал я.

– Что за девочка? Я её знаю? Она из вашей школы? Из класса? Какая она?

– Она самая лучшая.

А потом приехал отец и оборвал мой полёт…

Вообще, он пришёл страшно довольный. На работе у него всё срослось и утряслось. Теперь он в отпуске, а значит, мы всей семьёй отправляемся в Сочи. Уже завтра поездом в Новосибирск, а оттуда самолётом – к морю.

Мы с отцом – всего на неделю, потом я – поступать, а у него тоже в Новосибе какие-то свои дела. А мама с Надькой – не знаю, там ещё останутся на неопределённый срок.

– Год выдался тяжёлый, – кряхтел отец. – Все мы заслужили отдых. Володьке тем более надо отдохнуть перед вступительными экзаменами.

Надька визжала от счастья, мама тоже радовалась. Один я сидел за ужином оцепеневший.

***

На следующий день, сразу с утра, я рванул на Почтамтскую. Застать Таню я особо не рассчитывал, сказала же, что её не будет, но вдруг повезёт?

Не повезло, конечно. На мой стук зачем-то вылезла соседка, грузная и встрёпанная со сна тётка. Сначала, судя по лицу, она надумала ругаться… Ну да, суббота, ранняя рань, а я тут колочу со всей дури.

Я ей улыбнулся по привычке фирменной улыбочкой, и она тут же размякла:

– А нет их. Уехали они вчера вечером. В Сосновку.

– А где эта Сосновка?

– Дак тут, близко, на электричке часа два с половиной.

Идея была безумной, ну а вдруг?

– Только утренняя электричка уже ушла, – добавила соседка. – А вечерняя будет в шесть.

В шесть – электричка. В восемь у нас поезд. Я с досады хлопнул ладонью о дверь. Ничего не получается…

– Эй, ты чего? Важное что-то?

Я как-то сразу забыл про соседку.

– Да ничего, – отмахнулся я. – Спасибо.

На этот раз улыбка получилась вымученной, но тётка сочувственно поохала и скрылась в своей квартире.

Я достал из-за пазухи листок – вчера весь вечер сочинял послание для Тани. Вот, пригодилось. Написал, что в августе обязательно приеду. Как только сдам вступительные, так сразу и приеду. А что будет потом – я и сам не знал. Однако знал одно: я хочу быть с ней. Только с ней. И верил, что непременно что-нибудь придумаю.

Я опустил листок в её почтовый ящик. Уже вышел на улицу, но потом снова вернулся, выудил своё послание из ящика. Постучал к той самой соседке – мы же как бы уже немного познакомились.

– Вы не одолжите ручку или карандаш? – спросил её. – Пожалуйста.

Она закрыла дверь, через полминуты снова открыла, протянула какой-то огрызок. Я прижал листок к стене и быстро нацарапал карандашом: я тебя люблю.

***

Август, 1982

Неделя у моря показалась вечностью. Я бухтел, не сознаваясь в причинах, что лучше бы эту неделю провёл дома. Мама многозначительно посматривала на меня. А однажды привязалась с расспросами: кто твоя девочка? Не Оля случайно? Не Оля. А кто – обязательно расскажу, но потом.

В Новосибирске мы остановились у отцовской сестры, незамужней, бездетной и безденежной художницы, тёти Ани, с которой мне ещё предстоит искать общий язык. Она выделила будущему студенту у себя комнату, а отец пообещал ей слать щедрые переводы, чтобы тётя кормила меня, ну и приглядывала.

Мне, как медалисту, надо было сдать всего один экзамен, но на «отлично». Я сдал, куда денешься. Отец остался доволен, и в первых числах августа мы оба вернулись домой.

Никогда бы не подумал, что буду так рваться душой в этот городишко. Год назад я хотел бежать отсюда без оглядки, а теперь вот всё наоборот.

Дома впопыхах принял душ, переоделся и бегом на Почтамтскую.

Шёл и переживал. Вдруг она не нашла записку? Вдруг нашла, но моё дурацкое признание ей не нужно, и я сейчас нарвусь на какое-нибудь вежливое и сухое «извини, ты всё не так понял», ну или что там говорят в таких случаях?

У дома её остановился. Вдохнул поглубже. Попытался унять сердце, которое колотилось, как в припадке. Вдруг подъездная дверь распахнулась и на крыльцо вышла она, Таня. С пустой авоськой в руке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Во рту вмиг пересохло. Таня тоже в первый момент остановилась, удивлённая, сморгнула. А потом устремилась ко мне. И в глазах её сияла радость, неподдельная, чистая, искренняя радость. Я выдохнул, будто гора с плеч…

– Привет, Таня.

– Привет, мой комсорг…

Год спустя

Таня

Мама с дядей Геной поженились в марте. Сразу после праздника. Никакой свадьбы они не устраивали. Тихо-скромно расписались в загсе, а уже дома, на кухне распили на двоих бутылку шампанского. Вот и всё торжество.

Жизнь наша как-то очень быстро изменилась.

В большой комнате, в ванной, в прихожей появились чужие вещи. Много чужих вещей. Посторонний запах напитал стены. Пахло одеколоном, папиросами, бензином, а иногда – рыбой.

Дядя Гена работал в леспромхозе шофёром, а на выходные ездил на залив рыбачить. В воскресенье вечером он возвращался с уловом, немного пьяный, шумный, суетливый и умудрялся мгновенно заполонить собой всё пространство.

Потом он мылся, ужинал и, включив телевизор, заваливался на тахте в большой комнате – посмотреть, что творится в мире и в стране. Через пару минут его храп уже полностью заглушал бормотание диктора программы «Время», а мы с мамой шли на кухню чистить рыбу. Чистили обычно до часу, а то и двух ночи.

Будние вечера отличались лишь тем, что не было рыбы. А так, всё как по накатанному – ванна, ужин, телевизор, храп.

Утром было ещё веселее, когда дядя Гена, не стесняясь ни меня, ни Катьки, щеголял по дому в семейниках и растянутой майке. Я с ними даже не завтракала, отводила Катьку в садик и бежала на работу.

Наверное, я должна бы радоваться за маму. Дядя Гена пусть и скучный, и глуповатый, и надоедливый, но о маме заботился. Подарил ей золотые серёжки и новое пальто. Катьке тоже перепало счастье в виде большого целлулоидного пупса, которому мне пришлось шить одёжку.