Кладоискатель и доспехи нацистов - Юрий Гаврюченков

— Да ну на фиг, — возмутился я, выставляя напоказ здравомыслие. — Вечно тебя, Сашка, какие-то дикие проекты одолевают.

Балдорис захихикал.

— Почему же дикие? — заметил Дима. — Просто Крейзи по натуре экстремист.

— Надо этого гадского лесничего достать, — стоял на своем Крейзи. — Сколько ты сам, Ильен, от него страдал?

Сашка был, безусловно, прав. Обитавший в этих краях лесник попортил нам немало крови. Несколько раз ловил нас, отнимал инструмент и добычу, вдобавок бил. Случалось это, конечно, давно. Мы тогда могли только мечтать об убийстве злого тирана. Последний раз он поймал меня, Пухлого и Крейзи зимой на картах. Мы, разбив лед, доставали со дна промерзшего торфяника оружие, когда на «Буране» подъехал гадский егерь и устроил нам выволочку.

Лесника мы ненавидели и боялись. Его предшественника какие-то серьезные ребята едва не угрохали за все дела. Расстреляли из СВТ дверь, по стенам долбили из пулемета зажигательными, в общем, чуть не спалили избушку, в которой он жил. После этого старый егерь уволился, а взваливший на себя нелегкое бремя синявинского шерифа новатор круто взялся за работу. Наводил порядок твердой рукой. Неоднократно доходило до огневых стычек, но всякий раз блюститель закона брал верх. Администрация района экипировала его как рейнджера: у лесника был внедорожник УАЗ-469, снегоход «Буран» и мотоцикл «Урал» с коляской. Он не расставался с СКС. Вообще-то, у живущего на трофейном прииске головореза неминуемо должен был собраться свой арсенал. Таковой наверняка имелся. Говорили, что он разгонял браконьеров при помощи дегтя, я сам видел его с ППШ-41, но обычно лесничий рыскал с самозарядным карабином Симонова. Такое пристрастие, наверное, объяснялось тем, что это было его штатное оружие, проверенное и пристрелянное, которое он имел право легально пускать в ход. Лесник никогда не шутил с посягателями на свой феод и пас трофейщиков жезлом железным. Мы боялись его, как черт ладана.

— Лесник, конечно, сука, но взрывать его не следует, — ответил я, покосившись на Диму.

Боярский хоть и свой в доску, но все же мент. Обсуждать и тем более пытаться реализовать в присутствии легавого смертоубийство есть чистое безумие. Только Крейзи этого не понимал. На то он и crazy. Я встретился глазами с Пухлым. Он кивнул, соглашаясь со мною. Сидевший поодаль Дима благодушно посмеивался, давая понять, что догоняет насчет беспонтового Сашкиного базара и того, что я о нем думаю. Димон хоть и смахивал на эстрадного певца Кузьмина, парень был вовсе не глупый. Правда, любил бухнуть, за что и числился у нас главбухом.

К его удовольствию, Аким налил по второму кругу.

— Ну, за поход, — генеральским басом изрек я. Тост был встречен дружным одобрением. Ко мне потянулись рюмки, со звоном сталкиваясь по дороге.

— Помню, как Пухлый Димона чуть не застрелил, — заржал Крейзи, видимо, экстрасенсорным чутьем уловив витавшие над столом флюиды. — Вова крюком в воронке удил, стоя на коряге, а Димон его случайно в воду столкнул. Пухлый вылез, дал ему в морду. Дима его лопатой поперек спины перетянул. Пухлый тогда хватает винтовку — бах! Передергивает затвор — бах! Дима бежать от него. Пухлый опять — бах! Димон с перепугу все деревья лбом посшибал. Пухлый в него так и не попал. Димон потом прибежал, весь в такенных шишках. Сань, спрашивает, патроны кончились?

— А-ха-ха, вот был умат, когда Крейзи на костре подорвался, — злорадно погнал в отместку Дима, когда мы отсмеялись. — Доверили как-то Крейзи костер развести. Обычно у нас этим Ильенчик занимался, а тут промашка вышла, поручили Санечке. Крейзи разжег огонь. Только все нормальные люди заранее проверяют землю под кострище на тему сюрпризов. Сантер этого обстоятельства не учел. Горит костер день, два. На второй как рвануло. Причем сильно. Наверное, летучка была либо граната там лежала, нагрелась за это время в огне. Хорошо, Сашка не у самого костра стоял. Мы тоже где-то поодаль тусовались. Как дало! Крейзи в кусты отбросило, на сосне макароны болтаются, рогатки, на которых котелок висел, как-то совершенно немыслимо развернуло. Ужас, в общем. Вытаскиваем Санечку из кустов. Он не слышит ничего, оглушило. А котелок мы не нашли, улетел куда-то.

— Вот у вас веселуха творится, — подивился Балдорис.

— Веселуха была что надо, — являясь участником большинства наших совместных раскопок, я мог утверждать, что бывал в переделках покруче. — Мы в детстве с Пухлым раз чуть не сгорели. Помнишь? — спросил я. Пухлый кивнул. — Откопали как-то ракетный снаряд от немецкого реактивного миномета. Положили его в костер. Залезли в траншею, ждем. А лето уже, трава сухая. Мы сидим, чувствуем, что-то не то. Выглянули, а кругом все пылает. Пухлый говорит, давай уходить. Я: куда, сейчас взорвется, погибнем. Ждем-ждем, пламя раскочегарилось, жара страшная. Пухлый порывается выскочить, я его держу. Чуть не зажарились. Вдруг как уебало! У меня волосы, которые спеклись, все разом унесло взрывной волной. Огонь тоже сбило. Мы из укрытия выбрались и бежать. Все в ожогах, кожа волдырями. У Пухлого морда здорово обгорела.

— С харей Вовану всегда не везло, — прокомментировал Глинник.

Вован только усмехнулся на это. Внешность он имел уродливую, поэтому и гримаса получилась жуткой. По бокам искореженного лица торчали оттопыренные уши, казавшиеся еще более лопоухими по причине короткой стрижки. Шевелюра у Пухлого непонятного окраса — пятнами — местами светлее, местами темнее. Короче, вкупе с его немалым росточком — наружность устрашающая. Кликуху он получил из-за вечно опухшей физиономии. Окрестил его Вова Богунов, Рыжий, еще один юный следопут, ныне безвестно сгинувший. С Рыжим я был знаком меньше, чем с остальными ребятами, так уж получилось. Зато с Пухлым они были друзья не разлей вода. Был в нашей компании третий Володя — Рерих, но он давно отъехал на историческую родину в Германию. Богунов же ушел в армию. Служил на Дальнем Востоке в 390-м полку морской пехоты, дембельнувшись, воевал в Боснии, Чечне; я в это время сидел. Чачелов потом встречал одержимого милитари-идеей друга, в совершенной отвязке после армии бегавшего по городу с пистолетом ТТ. Пухлый был между нами связующим звеном. А я от нашей шайки давным-давно отошел.

Но все возвращается на круги своя. Улучив момент, Аким наполнил рюмки. Некирные люди пропустили.

— Ну, за друзей, — с военным лаконизмом снова выступил я в роли тамады.

Крякнув у меня над ухом, Аким с громким стуком опустил донце стопаря на стол.

— Однажды мы с батей тоже чуть не погибли, — степенно отер он усы тыльной стороной ладони, — точнее, нас чуть не убили. Пошли мы: я, батя и старший брат — на линию Маннергейма. Мы далеко заходили, аж на третью линию.

— А вояки? — усомнился Балдорис. — Там ведь воинские части стоят.

— Нам-то хули, — философски, как может только пьяный русский человек, рассудил Аким, — части не части, мы шли себе. Вояк обходили стороной, что их не обойти, если надо? Здесь-то укрепрайон поблизости весь раскопан. Батя мой — воробей стреляный, он с дядей, братом своим, по молодости лет знаешь в какие дебри забирался? Собственную карту составили, по ней уже меня с братом потом водил. Батя у меня обстоятельный был, царство ему небесное. И вот пошли мы на дальние блиндажи, к Ладоге. Я, батя и брат. Про линию Маннергейма никому объяснять не надо, что это такое и куда она тянется? Увел он нас в самую глухомань, туда, где доты еще не чищенные.