Кладоискатель и доспехи нацистов - Юрий Гаврюченков

В луч фонаря на нас выбегает собака, та, которую утром брат убил.

— Та самая? — спросил кто-то.

— Точно та самая, шкура у нее пестрая, я запомнил, приметная, перепутать сложно. Она это была.

— Может, брат не добил? — предположил Дима.

— Нет, братец ее точно угробил. А это я не знаю, что такое было: та же псина, только без ран, крови и повреждений шкуры. Пронеслась мимо нас и умчалась, откуда мы пришли.

— А вы что? — с замиранием в голосе спросил Глинник.

— Мы форменным образом обосрались, — неохотно признался Аким.

— Ну а дальше что было, как же вы вышли? — заинтересовался Балдорис.

«А мы и не вышли вовсе», — родился у меня в мозгу страшный ответ, но Акимов сказал:

— Двинулись вперед, что нам еще делать? Назад нельзя, там морамой в засаде да собачка жутенькая пасется. Мы прем как танки, говно в сапогах булькает. Вышли на дверь. Взорвали. Попали в точно такой же дот, только вскрытый. Ход это был подземный между блиндажами. Мы в лес поднялись и давай Бог ноги! Почесали оттуда как лоси прямо. Я и не знал, что так быстро умею передвигаться. Убежали мы от уебки с пэпэша и от собаки.

— Как же дот? Вернулись потом? — осведомился Боря.

— Нет. Батя после этой истории поседел, братец в Бога уверовал и с нами ходить перестал. Да и контузились мы малость, дверь внизу взрывая. А к доту больше не возвращались и вообще редко вспоминали про него.

— А с собакой что решили? — поднял неприятный Акиму вопрос тупой Балдорис.

— Я думаю, это был гмох, — сказал Пухлый и при этом заржал во все свое конское хлебало. Голос у него был сиплый и мерзкий, как у заправского колдиря. Пухлый не боялся никого.

— Кто такой гмох? — напрягся Глинник.

— Гном с мохнатым горбом, — просветил его Крейзи, — они здесь водятся.

— Здесь?!

— В Синяве, — подтвердил главбух Дима.

В этом он был готов присягнуть даже на Библии. Существ, о которых шла речь, из нашей компании виляли все, кроме меня и Рыжего. Синявино, конечно, место болотистое и набитое трупами, но я почему-то не верил в существование троллей, хотя юные следопуты били себя пятками в грудь, утверждая, что подвергались преследованию со стороны гмохов.

— А кто его видел? — спросил Балдорис.

— Я! — почти хором заявили Крейзи, Пухлый и Дима.

— Да ну вас, врете ведь, — отмахнулся Глинник. — А что он… как его… творит?

— Водит по лесу кругами, — пустился в объяснения Крейзи, — может украсть рюкзак с продуктами, в трясину завести.

— И еще гмох жутко смердит, — с удовольствием добавил Пухлый. Он любил эпатировать публику.

Ошарашенные покатившей темой, мы вынуждены были промочить горло, теперь уже без исключения все, и я продолжил:

— Гмохи гмохами, а Синява сама по себе очень странное место. Встречалось мне нечто инфернальное. Однажды пру я провиант в лагерь, — Пухлый с Крейзи, помнившие этот случай, закивали, — за спиной у меня нагруженный рюкзак, в руке сумка, весившая тоже немало. На боку «шмайссер» Пухлого висит, потому как время позднее, а кто знает, что в лесу может встретиться. Та же шпана деревенская по пьяни часто с оружием болтается. Да и вообще… Тут ночью не то чтобы страшно, а так… неприятно. Людей в войну все-таки много полегло, погибших насильственной смертью и по христианскому обряду не погребенных. Образовалось большое количество неприкаянных душ. У мемориала в этом плане поспокойнее: там и хоронили, и священники приезжали отпевать, зато дальше не так хорошо. А до лагеря километров восемь. Пока я топал, совсем стемнело. Не видно ничего, я только чувствую ногой колею, по ней и ступаю. Рядом с дорогой кусты, и я слышу, как по ним кто-то ходит. Двигается параллельно со мной неизвестно зачем. Сначала я думал, что это какое-нибудь животное. Взял, перешел на полоску травы, которая между колеями растет. Иду совсем беззвучно и определяю, что шагает он в такт со мной: я ногой бесшумно — топ и он по веткам — хрусть. Меня это достало. Я останавливаюсь, ставлю сумку. Выходи, говорю, и затвор у «шмайссера» с предохранительного взвода снимаю. Вижу, в темноте появляется передо мною шагах в двадцати бесформенный силуэт. Вышел и стоит, какой-то совсем непонятный. Я его спрашиваю: ты кто? Он молчит. Мне все это осточертело, и тогда я по нему из автомата полоснул. Сам ослеп от этого пламени, оглох. Наверное, полрожка усадил. Не вижу ничего, не знаю, куда он делся. Да и неинтересно мне. Я поторопился съебать. Автомат за спину закинул, сумку подхватил и — к лагерю.

— Это был гмох? — спросил скептически настроенный Балдорис.

— Не знаю, что это такое вообще было. Затрудняюсь сказать, — пожал я плечами.

— Бегом к нам примчался как лось, весь в пене, — затараторил Крейзи, брызгая слюной, — такой весь на нервяке. А-а, верещит, я лешего видел.

— Ленина, — вставил главный пивень Дима, дотягиваясь до бутылки.

Дерябнули еще. Некирная троица пропустила.

— Я как-то лешака видел, — поведал Аким, вы-терев ладонью рот, — на Ладоге. Порыбачить меня пригласили. Приехали, выпили, посидели. Я в лес зачем-то поперся. Не знаю, что меня толкнуло. Ну, пошел и пошел. Бродил-бродил, места незнакомые, но, чую, кружит. Кружит и кружит по лесу. Никогда со мной такого не было. Короче, дело к ночи, стемнело, и я решил больше не плутать, а до утра отсидеться. Выбрал местечко поудобнее и на каком-то поваленном дереве прикорнул. Светает. Я проснулся, хочу встать, а не могу. Словно что-то удерживает. И неприятное чувство такое, как ты, Илья, говорил. Проморгался. Вижу, что сижу в кустах, за ними открывается маленькая поляна, окруженная деревьями, а на ней стоит какой-то черт. Ну, не черт, я так, гм, фигурально выражаюсь, — поправился Аким, смущенно блеснув филологической терминологией. — Демон, короче, стоит. Огромный, значительно выше человека. Не соврать — метра три. На ногах стоит, по-людски, только шерстью весь порос, зараза.

— Это, наверное, лесник был, — сострил Пухлый забивая косяк.

— Не знаю, кто это был, — сказал Акимов. — Такая падаль, типа снежного человека. Страхолюдный. Я сижу. Мне ни встать, ни охнуть, ни вздохнуть. Как замер против своей воли. Полчаса, наверное, так сидел, пока демон не ушел. Отпустило меня, я с места снялся, долго не шастал — вышел к канавам, там сараюга какая-то стоит. Я вдоль канавы пошел и выбрался прямо к своим. Им рассказал, думал, не поверят. Поверили, к моему удивлению. Это леший, говорят. Три года назад завелся, паразит, тогда люди начали исчезать. Вообще-то люди здесь всегда пропадали, леса вокруг Ладожского озера глухие, потеряться — как два пальца обоссать. Но этих находили. Мертвяков. Все изгрызенные, будто зверьем, но это не звери, они едят по-другому. Последний раз, перед нашим приездом, мужика нашли в этом сарайчике рыбацком, мимо которого я пробегал. Тоже рыбку половить приехал. Изорванный весь, лица нет — съедено, с головы мясо до кости обглодано. Выпотрошен, кишки из брюшины выжраны просто напрочь. Зверье так безобразно не делает. Лешак, наверное, постарался. И меня бы растерзал, да Бог миловал. А может, сытый был.