Горькая жизнь - Валерий Дмитриевич Поволяев

широко, бросил, не оборачиваясь: – Все за мной? Не останавливаться!

Южная колонна втянулась в лес и сделалась невидимой.

Китаев думал об Ане. Где она сейчас, что с ней, где находится, что делает? И вообще, жива ли она?

Ани не было, пропала, провалилась сквозь землю, обратилась в воздух, в привидение, и кто знает, может быть, душа ее, она сама сейчас парит невесомо над их головами, сочувствует усталым людям, может быть, даже пытается помочь, оградить от какой-нибудь беды, от рока… Китаев не верил, что Аня мертва. Ангелом она может сделаться, только уйдя из жизни…

Тем не менее на ходу он невольно вскидывал голову, скользил глазами по верхушкам елок, чахлых, задавленных своими хвойными собратьями, бородавчатых березок, еще каких-то неведомых, наверное, давно уже выродившихся и пропавших с растительной карты планеты деревьев, и ничего, кроме комаров, к которым уже ничего не испытывал – ни ненависти, ни гадливого чувства, – не засекал. Не было Ани.

Ночной лес был пугающе темным и одновременно дымным, будто в нескольких углах его начали тлеть слежавшиеся пласты старых листьев и сбившиеся в ежиные колобки нагромождения сучьев-паданцев, но несмотря на то, что между стволами скользили, извиваясь по-змеиному, хвосты дыма, дымом не пахло. И огня не было. И все-таки лес казался сотканным из живого, движущегося ума, стволы шевелились, показывали дырки в своем нутре, дупла и бородатые наросты северного мха, от него исходило что-то угрожающее, с чем простой человек справиться был не в силах.

Нету Ани. И этой ее прилипчивой плечистой бригадирши, которую все звали по-мужскому Мишаней, и она охотно откликалась на это имя, не было, как и бригады их слабенькой, бабской, тоже не было. Пропали женщины.

На ночевку остановились поздно, в первом часу ночи. Перед тем, как завалиться под куст, куда были брошены полдесятка жидких еловых лап, – другой лес тут не рос, только такой, снизу стволы подпирало болото, сжирало корни, обращало их в гниль, поэтому чахлые деревья умирали так рано, много раньше отведенного срока – Перевозчиков обошел стихающий лагерь, удрученно покачал головой.

С одной стороны, ряды поредели заметно – от потока откололось много уголовников… Наверное, это хорошо. Во всяком бою, даже в малом, рассчитывать на уголовников нельзя – подведут они, даже хуже – продадут, и, зарабатывая какое-нибудь мелкое благо для себя, в самый тяжелый момент нанесут удар в спину. Так что пусть плывут уголовники куда хотят, по вольному своему выбору, правят носами по течению. Выловят ведь их всех и мало кого оставят в живых – у голубых фуражек расправа с беглыми возведена в ранг закона.

С другой стороны, в потоке – в процентном соотношении – стало больше людей, на которых можно надеяться, которым можно довериться: прикроют обязательно, не дадут слабины.

С третьей стороны, хотя часть уголовников и отсеялась, а шума, галдежа стало больше. Перевозчиков отошел в сторону, к бережку небольшого озера, хорошо видного в ночи, постоял несколько минут неподвижно, слушая пространство, ничего опасного не засек и отправился спать. По дороге отломил у елки лапу подлиннее, накрылся ею, как одеялом и забылся в сторожком, темном и в ту же пору прозрачном сне. Такой сон бывает только у фронтовиков. Уголовники угомонились, тихо сделалось. Даже комары стонать стали меньше – о совести, видимо, вспомнили, решили пожалеть двуногих «венцов природы».

На рассвете на лесную поляну, где заночевала южная колонна, опустился туман – водянистый, какой-то странно охристый, похожий на взболтки костерного чада; туман этот разбудил Китаева. Впрочем, разбудил не только он – внутри сидела тревога. Тяжелая, сосущая, которую никакими лекарствами не одолеть. Неподалеку от Китаева с оружием в обнимку лежал магаданский «кум», посвистывал носом.

Вдруг где-то недалеко с приглушенным влажным звуком лопнула ветка. Нехороший звук, говорит о многом. В лесу, кроме них, находились еще люди. Китаев перекатился по земле к магаданскому «куму» и ткнул его прикладом автомата.

– Слышишь, Брыль?

– Ну?

– В лесу находятся люди.

– Ну и что? – спокойно отозвался на это «кум». – Мало ли кто из наших решил посидеть под кустом и обдумать свою дальнейшую жизнь.

– Это чужие люди. Слышишь, Брыль?

Китаев перекатился к старшому, уютно лежавшему на лапнике, растолкал его.

А тот вроде бы и не спал: и голос его был свежим, и взгляд – ни капли сна в глазах. Проговорил спокойно:

– Я все слышу.

– Что делать будем, старшой?

Перевозчиков думал недолго:

– Те, у кого есть автоматы, выдвигаемся вперед, – подхватил свой ППШ, ловко переместился в сторону, за обросший длинным волосцом ствол дерева, – будем разбираться, кто к нам пожаловал.

Люди, шедшие к ним, были обычными вохровцами, фронта они не нюхали – о фронте только слышали… Иначе бы они не валили такой толпой.

Вооружены были хорошо: впереди группы двигался рослый пулеметчик, «дегтярев» с подогнутыми сошками казался в его руках детской игрушкой, у остальных за плечами висели автоматы. Если бы эти ребята прошли фронт, вряд ли бы так легкомысленно держали оружие в положении, не самом пригодном для боя. Последними, согнувшись, с бледными от напряжения лицами шли несколько человек гражданских. На всю компанию у них было два дробовика. Маловато.

Вглядевшись в гражданских, Китаев узнал их – это были те самые зыряне, которые сидели у костра в лесу и готовили себе ужин. Значит, они заложили зеков – по-прежнему, как во времена какого-нибудь Троцкого, считали всех лагерников врагами народа и спешно сообщали об этом вохровцам, чтобы те готовили гостеприимную встречу.

Перевозчиков предупреждающе поднял руку: «Внимание!» Команды его фронтовики понимали с полужеста, с полудвижения – никому ничего не надо было объяснять. Важно еще было найти ствол поосновательнее, чтобы укрыться за этим деревом – это прежде всего, ну и второе – выбрать себе цель и не промахнуться. Вдруг пулеметчик мазнул по воздуху ладонью и остановился. Вохровцы, неопытные ребята, тоже остановились и, будто цыплята, с открытыми ртами уставились на старшого.

– Давайте лес послушаем, – пробасил пулеметчик, – что он нам скажет?

На несколько мгновений установилась тишина. Дотянуть ее до конца Перевозчиков не дал, короткой очередью полоснул по пулеметчику, сбил его с ног. Следом загремели выстрелы, непрочная земля задрожала, заколыхалась, в свищи, образовавшиеся в низинах, брызнула грязь.

Вохровцы даже огрызнуться не успели – команда Перевозчикова всех посшибала с ног – били в упор, жалость не проявляли. Точно так же вохровцы расправлялись и с ними. Стреляли фронтовики прицельно – ни одного зырянина пуля не зацепила, хотя у них имелось два ружья, и по законам войны в этих людей можно было стрелять.

Впрочем, сами зыряне быстро сообразили, что дело принимает худой оборот. Отшвырнули дробовики подальше от себя и, завывая жалобно, подняли вверх дрожащие руки.

Перевозчиков глянул на них брезгливо, отвернулся в сторону.

– Соберите оружие и патроны, – приказал он негромким