Моисей. Тайна 11-й заповеди Исхода - Иосиф Кантор

– Люди ведут себя так, словно у них совсем не осталось скота, который можно съесть, – сказал Аарон.

– Много скота уже съедено, – напомнил Моисей, – а подъедать подчистую нельзя. Если съесть всех козлов и баранов, то не будет приплода, если съесть коз и овец, то не будет ни молока, ни сыра. А где мы станем брать шерсть, если съедим всех коз и овец? Как мы наладим жизнь в Земле Обетованной, если придем туда без скота? Нет, говоря о том, есть ли у нас еда или нет ее у нас, нельзя рассчитывать на то, что осталось от некогда тучных стад наших.

– Ты прав, брат мой, – согласился Аарон. – Не будем доводить до крайностей, но что, если жизнь заставит до них дойти?

– Я уповаю на Господа, – сказал Моисей. – Он не оставит нас до тех пор, пока крепка наша вера.

Дальше ехали молча, думали.

Во время остановки, когда уже сели трапезничать, отлучившийся ненадолго Иеффай, принес глиняный кувшин.

– Чуть не забыл, – сказал он, ставя кувшин перед Моисеем. – Еще утром приходил человек из колена Рувимова и принес сок граната для Моисея. Так и сказал: «созвучное от нашего племени»[27].

Иеффай хотел было налить сок в чашу, стоявшую перед Моисеем, но Ципора только что налила туда воды, а пустыня совсем не то место, где, не задумываясь, выплескивают воду из чаши, чтобы освободить ее.

– Благодарю, но мне не хочется кислого, – сказал Моисей.

Хотел добавить, что кислого в последнее время хватает ему и без гранатового сока, но не стал. Предводитель, пока он жив, должен вселять в окружающих, будь то весь народ или только близкие люди, уверенность.

Иеффай налил из кувшина желающим – Иофору, ценившему гранат много выше прочих плодов, Амосии, Элиуду, который, если не был чем-то занят, обычно разделял трапезу с Моисеем и его семьей, и себе. Отставив кувшин в сторону, он схватил свою чашу, залпом осушил ее и удовлетворенно сказал:

– Как хорошо!

То были последние слова Иеффая, сына Охозии, воина из колена Эфраимова, чье имя не успело прославиться, потому что, сказав эти слова, он упал замертво и больше уже не поднимался. Ципора, несшая котел с похлебкой, вскрикнула и выронила котел, оставив всех без обеда, но если бы даже она донесла его по назначению, к похлебке все равно бы никто не притронулся, не до похлебки было.

– Я обойду всех гончаров, что идут с нами, но найду того, кто сделал этот кувшин! – кричал Амосия, потрясая зажатым в руке кувшином, содержимое которого было предусмотрительно вылито. – Гончар вспомнит покупателя и назовет его мне!

По его щекам текли крупные слезы, но он не стеснялся их и не утирал.

– Пусть только попробует он не вспомнить! – вторил Элиуд, потрясая в воздухе своими огромными кулаками. – Я прибью его на месте!

– Бедный парень! – причитала Ципора, хлопая себя по щекам. – Бедный! Бедный! Бедные его родители! Бедная жена, потерявшая мужа в самом расцвете сил! Бедные его дети!

Жены и детей у Иеффая не было, но никто и не думал поправлять Ципору – пусть выражает свое горе, как ей хочется. Кто станет утверждать, что невзятая жена и нерожденные дети не заслуживают оплакивания?

Осия, еще не свыкнувшийся со своим новым положением начальствующего над армией (всего один день прошел), привел к Моисею полсотни воинов и сказал, что они должны неотлучно быть при нем.

– Я лично стану командовать ими! – пообещал он.

– Ты командуешь всеми воинами народа нашего! – напомнил Моисей. – Вот это и исполняй и не ищи себе других забот. А воинов уведи, найди им другое дело. Мне достаточно Амосии и Элиуда, который почти всегда находится при мне.

После случая с отравленной стрелой Осия уже приходил с воинами и охранял ночью покой Моисея, приходили они и на следующий день, но Моисею стало неловко, что люди не спят из-за него, и он сказал Осии, что для охраны достаточно часовых, которые ходят по стану.

– Будьте рядом, если хотите, – сказал Моисей, – но не бодрствуйте понапрасну. Случись что, вас разбудит тревога.

Осия сделал вид, что подчинился, но с тех пор несколько воинов или ехали подле Моисея во время перехода, или разводили костер возле его костра. Моисей смирился с этим, но вот Осия приводит еще пятьдесят человек, да еще и сам собирается быть с ними, пренебрегая всеми своими обязанностями! Это никуда не годится! И что толку в воинах, когда имеешь дело со столь коварным врагом, в арсенале которого и отравленные стрелы, и яд, и самовозгорающаяся жидкость… С врагом, которому даже змеи подвластны! Только Господь может отвести беду! Он и отвел, хвала Ему за это, но почему жертвой стал Иеффай? Какой в том смысл? Воистину непостижим Высший промысел!

И надо же так сложиться обстоятельствам, что погиб тот, кто принял ядовитое питье от неизвестного человека из племени Рувимова. Теперь не опознать принесшего смертоносный дар. Разумеется, Моисей не думал, что кто-то из колена Рувимова мог прийти к нему с отравленным питьем. Элицур, сын Шедеура, учинил в своем колене скорое дознание и подтвердил предположение Моисея. Скорее всего, то был прощальный дар Мардохея, поручившего кому-то из своих сообщников прийти к Моисею под видом человека из племени Рувимова и принести скромный смертоносный дар. Мардохей умер, но сообщник его все равно пришел. А почему пришел? Настолько сильно ненавидел Моисея? Или еще не знал о смерти Мардохея, хояина своего? Эх, да что толку гадать! Мардохей мертв, а Моисей жив, Господь отвел от него смерть, видимо не время еще ему умирать. Только жаль Иеффая, сына Охозии. И запасов еды, которые сжег Мардохей, тоже жаль. Сколько жизней было заключено в этих запасах! И сколько еще смертей вызовет их гибель! Мало что страшнее голода…

Моисей смотрел на простирающуюся до горизонта пустыню, но видел ровные прямоугольники полей, нарезанные оросительными каналами, и пальмы, не выкорчеванные потому, что росли они вдоль дорог. Каждый год египтяне отвоевывали у пустыни еще немного земли и «оживляли» ее, делали плодородной. Дойдут ли они когда-нибудь сюда? Или первыми сюда придут евреи из Земли Обетованной. Им же тоже придется завоевывать пустыню. Население будет расти (дай-то Бог!), потребуются новые земли, да и вообще живая, плодоносящая земля лучше мертвых песков пустыни.

– Вот видишь! – строго укорила Моисея жена, выбрав время, когда рядом с ними никого не было, ибо хорошая жена не укоряет прилюдно. – Ты не веришь мне и моим снам, не верил и сегодня, и что же? Не выходи сегодня к людям и будь осторожен втройне.

– Все уже случилось, Ципора, – улыбнулся Моисей и обнял жену.

– День еще не закончился! – предостерегла жена.

Это оказался такой день, когда правда целиком была на стороне осторожных жен, а не их мужей.

Сегодня не столько шли, сколько топтались на месте – то здесь, то там случались различные досадные происшествия, не очень-то страшные (особенно в сравнении с надвигающимся голодом), но вынуждавшие делать остановки. Если сегодня чьего-то верблюда охватывало вдруг бешенство, то он не спешил убежать в пустыню, а начинал метаться среди народа, пугая других животных, переворачивая повозки, сбивая с ног людей и внося смятение в их мерный ход. Если сегодня кому-то что-то мерещилось, то он не щипал себя за руку, прогоняя наваждение, а громко кричал: «Кочевники! На нас идут кочевники! Вон они! Я их вижу!» Приходилось останавливаться и высылать воинов на прочесывание окрестной пустыни. И не просто останавливаться, а выстраивать оборонительные ряды из повозок, выставлять вперед воинов и так далее… После таких остановок нет смысла продолжать путь, потому что немного удастся пройти до темноты.