Каменные клены - Лена Элтанг

Через полчаса он постучал в мою дверь, хорошо, что я успела припудрить нос и надеть длинный халат, еще я приложила градусник к лампе, чтобы нагнать температуру — мне хотелось, чтобы он за меня испугался, но ничего не вышло, надо подольше держать.

Луэллин принес початую бутылку ролла, прошел в кухню и поставил чайник на огонь. Я так растерялась, тетя Джейн, что ни слова не могла произнести, когда он добавил в бутылку кипятку, усадил меня на диван, завернул халат до колен и крепко-накрепко растер мне ноги горячим ромом.

— Есть ли у вас шерстяные носки? — спросил он, но, посмотрев на меня, махнул рукой и сам пошел в мою спальню. Носков он не нашел, разумеется, постоял немного в задумчивости, потом заглянул в ванную, снял с сушилки два махровых полотенца и обмотал мне ступни.

Он провел у меня в квартире целых сорок минут, такой забавный в своем тонком свитере на голое тело, в домашних очках — эти совсем другие, в черной роговой оправе! Он вел себя как муж, то есть совершенно со мной не церемонясь: расхаживал по квартире, включил газовый камин, плеснул в мою чашку остатки рома, а в ответ на мой протестующий жест только сдвинул брови: Бросьте, Табита! Это необходимо!

Но самое главное — когда он собрался уходить, явилась торопливая Донна с апельсинами и приветом из Архива, она так и застыла в коридоре, когда он ей открыл, хорошо, что мне с дивана было видно, как у нее вытянулось лицо!

Она что-то у него спрашивала озабоченным голосом, нарочно, чтобы его получше разглядеть, он отвечал, а я смотрела на его стройную спину и лохматые волосы, казавшиеся светлыми в полумраке прихожей, смотрела на его спину и не могла дышать, как будто искусственное пламя вытянуло из комнаты весь воздух.

Care killed the cat, скажешь ты? Ну и пусть себе.

Да я вообще готова всю оставшуюся жизнь просидеть с инфлюэнцей.

Твоя Табита.

сдавайся ландриновый роланд

плывущий в скорлупке на юг

Пятое июля. Зачем я заплатила двадцать фунтов за ланч в «Красном Льве»? Просто потому, что когда-то читала о нем у Джерома Джерома. Вечно мне хочется объединить чужой завидный текст со своей реальностью.

Я обещала Младшей, что сумею добиться от Дрессера того, что в восточных сказках называют последними милостями, но чем ближе мы подбирались к делу, тем больше я сомневалась. Беспокойство грызло меня, кураж меня оставил — здесь, в Хенли, все, что я задумала, выглядело неловким и невразумительным, прямо, как французская игра в шары.

Итак, Дрессер переспит со мной и вынужден будет дать Младшей развод — это раз.

Дрессер переспит со мной, но не испугается шантажа и не даст развод — это два.

Дрессер переспит со мной, но я не наберусь храбрости ему угрожать — это три.

Дрессер не переспит со мной — это четыре.

Половину вечера мы провели в столовой для клубного персонала, единственной комнате, где на стенах не было гобеленов с охотниками и фазанами. Официанты приходили сюда передохнуть, весь стол был заставлен грязными бокалами и блюдами с ломтиками сыра и салями. Именно это имел в виду смотритель, когда приглашал меня отужинать, странно было бы предполагать другое. Он то и дело отлучался на кухню за крылышком утки или парой ложек чесночного соуса и ласково удивлялся моей вялости.

Ну что же ты, говорил он, попробуй, здесь кормят на славу, с раблезианским размахом, не то что в "Хенли таун клаб" — впору подтереться гусенком после обеда![74]

Мы быстро выпили бутылку кислого шампанского, потом виски, украденное наемным гарсоном из Бишем-Грейндза, а потом Дрессер слил коньяк из чужих рюмок, стоявших на подносе, в свою карманную фляжку и предложил прогуляться.

Вернее, я сказала, что становится душно, а он вспомнил про обещанную мне прогулку до Хеннертонской протоки. Перед этим я отлучилась в туалет, съела там кусочек масла, взятого в салфетке со стола, и быстро прошла по клубному коридору, заглядывая в распахнутые двери гостевых спален.

Не знаю, что я надеялась там увидеть, скорее всего, Младшую в объятиях датского гребца — победителя самого Редгрейва,[75]раздвигающего волны. Влюбленный гребец почему-то представлялся мне мускулистым берсерком, заросшим овсяной бородой до самых глаз, хотя — с чего это я взяла, что гребец был влюбленным?

Скорее всего, их соитие было кратким и произошло где-нибудь в тренировочном зале — я как раз спустилась туда по винтовой лестнице — например, на кожаном сиденье неуклюжего тренажера для гребли.

* * *

О берущий! не бери.[76]

Пятое июля.

До протоки мы не дошли, мои каблуки цеплялись за корни и траву, а Дрессер тяжело мотался из стороны в сторону, будто маятник в замковых часах. Зато дошли до последнего причала, возле которого покачивалась на воде большая лодка с домиком на палубе, выкрашенным в синий и желтый — цвета мальтийских рыбаков.

Свет в окошках домика не горел — хозяева еще не вернулись, на палубе стояла плетеная скамейка и два горшка с каланхоэ. Перелезая через поручни, я порвала колготки о цепь, и, отойдя к раздвижным дверям кубрика, сняла их вместе с трусами, скомкала и сунула в сумку.

— Вот моя мечта, — сказал Дрессер, обходя выложенную тиковым деревом палубу, — завести такую лодку, плавать по всем рекам и причаливать там, где захочу. Жаль, что здесь темно, я бы хотел рассмотреть все получше.

— Тоже мне мечта, — ответила я, — реки быстро кончатся, а в океане ты на такой посудине через пару часов пойдешь ко дну.

— Нормальная мечта, — обиделся Дрессер, — сама подумай, что я здесь? Заточник в постылой квартире, муж бестолковой девки, отец неизвестно чьей дочери. А будь у меня плавучий дом — поставил бы паруса и помахал бы им всем рукою. Причалил бы в Пенборгне, ловил бы рыбу и читал свежие газеты на солнышке.

— В Пенборгне тебя через неделю окрутила бы местная парикмахерша, и все началось бы по новой, — заметила я холодно.

— Ты хочешь сказать, у тебя есть мечта получше?

— Есть, — я взяла у него фляжку и отпила для виду, меня до сих пор тошнило от сливочного масла, — но тебе не скажу, ты, пожалуй, смеяться станешь.

— Да чтоб у меня выросли ослиные уши! — поклялся смотритель, приложив растопыренные ладони к голове.