Валентиныч и его воображаемые читатели - Леонид Шевченко

class="p1">Ну, что оставалось? Нашёл напоследок снова ту девушку: давай, говорю, как-нибудь созвонимся. А она мне: Лёня, я хочу сразу внести ясность, чтобы потом не возникало недопонимания – да, вот прямо такими словами и говорит, правильно и красиво. Умная и интеллигентная девушка, мало того, что симпатичная. Ты, – говорит, – не в моём вкусе.

Нет, по большому-то счёту мне, конечно, вдоль ноги. Хотя девушка хороша. Харизматичная такая девчонка – не идеал красоты, но из таких, в которых очень легко влюбиться, такая она вся живая и интересная. Но так-то, в общем, трагедии нет.

Интересно просто другое: как это так – "не в моём вкусе"? Она, может, тоже не в моём вкусе – мне, может, высокие нравятся, а она 155 сантиметров от силы. И ничего – мне вот нравится. Я вот почему-то не против с ней познакомиться.

Это, наверное, от того, что женщины в наших краях зажратые. Что бы там статистика ни говорила, их всё равно намного меньше, чем мужчин. В старости их, возможно, и становится больше, но в старости это уже и не нужно – ни нам, ни им. А в молодости – чудовищный перекос: на каждую королеву красоты приходится около пяти десятков прыгающих вокруг неё половозрелых бабуинов от 16 до 66 лет. Вот девушки и привередничают, даже когда с ними пытается познакомиться такой весь из себя купец, как я. Мне, вон, всякие нравятся – и в моём вкусе, и не в моём. А они, вишь, ковыряются…

А может, в этом как раз всё и дело. Волосян так без обиняков и сказал: у тебя, мол, в глазах стоит табличка "Дайте же мне хоть кто-нибудь", и девушки это чувствуют. И разбегаются, брезгливо поджимая пальцы ног.

Короче, беда. Я всерьёз опасаюсь, что изжить эту табличку можно будет только с полным отмиранием мужского полового либидо. Вообще. И то ещё придётся потом лет пять подождать, чтобы привычные рефлексы забылись. Ведь как это – не обращать на женщин внимания? Да ведь они нравятся же! Это же естественно, это же по природе заложено!

Хотя, по большому счёту, с этим, наверное, можно только смириться. Тем более, что самцам гиены, как говорят, приходится ещё тяжелее. Но честное слово, порой такое впечатление, что мы от этих самых гиен не так, чтобы очень уж далеко ушли.

В общем, морали на сегодня нет. Пусть сегодня будет политинформация без морали. Главное – будьте здоровы, живите богато, и радуйтесь тому, что вас окружают такие божественно прекрасные, хоть и совершенно недоступные нормальному человеку существа, как женщины. Радуйтесь тому, что есть в вашей жизни, и не просите у природы большего. Всё равно не дадут, а вы только головой расстроитесь.

Будьте неприхотливыми. В этом – не устаю это повторять – и заключается счастие людское.

Осталось мне только самому в это поверить.

Впрочем, время летит вдаль, времени остаётся всё меньше. Однажды замедлишь бег, посмотришь на свою жизнь: глядь, а все вышеизложенные страсти сами собой и улеглись. И нет их больше. И свобода радостно встречает человека у входа в иную реальность.

И станет пёс жить как прежде. Даже ещё лучше. Со временем позабудутся былые невзгоды, всё забудется.

Shine, Olympia!

Снег сегодня такой липкий, что не слепить из него снеговика – преступление против чувства прекрасного. Жаль, фотоаппарат «Panasonic Lumix» – дьявол среди фотоаппаратов – вместо наших прекрасных лиц фотографирует летящие снежинки.

Впрочем, с точки зрения японской созерцательной красоты, он прав.

И за это я его уважаю.

В общем, сегодня Валентиныч катал во дворе шары. Санёк тем временем почистил лопатой дорожку, а потом скатал снеговику голову и помог поднять второй шар (хотя, если честно, Санёк поднимал его почти один – в силу своего небольшого роста и соответствующего распределения нагрузки). Сантехник Митин при этом называл нас дураками, говорил, что нам делать нечего и ворчал из-за того, что мы натоптали снега в коридоре. Лёха смеялся и предлагал нам пива (выпили по завершению процесса). А Симмонс просто ходил, что-то делал и ничего больше не делал.

В общем, избушка жила своей обычной жизнью, и каждый её житель был строго на своём месте. Санька – самый работящий человек в мире. Митин – самый ворчливый человек в мире. Симмонс – самый нормальный человек в мире (хотя сегодня он это звание чуть не утратил – когда Санёк, вернувшись с обеда, обнаружил сушащиеся на подлокотнике своего кресла носки Симмонса; как они там оказались, и правда ли Симмонс ходил на обед без носков, никто так и не понял; зато впервые в жизни я видел удивлённого Санька). Лёха – самый жизнерадостный человек в мире…

И я – самый прекрасный в мире человек.

Короче, гора Олимп, а не зимовье вахтовиков.

И это – очень хорошо!

Лошадей и кур

Нас, балбесов, тут на спасателей вздумали учить. Опять набрали всякий сброд – и в лес, и в красну армию: сантехников, ларновцев, кладовщиков…

Сначала доктор нас поучал. Лечил за переломы, кровотечения и прочие травмы. Учил на манекене делать искусственное дыхание и совершать непрямой массаж сердца. Перемежал своё повествование примерами из жизни. Вот мужик пожил! И в ГДР служил, и в Африке работал, людей спас целую уйму… В общем, жил не зря. Мне аж завидно стало.

И я понял, что надо было мне в молодости, пока я ещё был глупый, всё-таки на врача идти учиться. Мало того, что к сорока годам эта профессия мне вдруг стала интересной, так ещё и пользы сколько приносишь! Конечно, по большому счёту, все спасённые тобой граждане в конечном итоге всё равно умрут, но зато в твоих силах продлить их жизнь и тем изменить этот мир – наверное, в лучшую сторону. Победить смерть, пусть и на время – что может быть величественнее?

Я даже на эту тему с доктором поговорил. Он ведь, доктор, к нам в избушку вселился. Поначалу его, конечно, в мою комнату поселили, в итоге чего доктор увидел, как Валентиныч по утрам и вечерам отжимается на кулаках по 60 раз, обливается ледяной водой из ведёрка на улице и учит английский, словно вконец лишённый разума аскет, отказывающий себе в плотских удовольствиях.

И увидев всё это, доктор проникся к Валентинычу таким уважением, что на последней лекции даже попенял полоумным ларновцам: дескать, вы тут над Леонидом самоутверждаетесь как свиньи последние, а