Казанова - Ален Бюизин

Госпожа д’Юрфе попалась в сети собственного бреда, и Казанова взял на себя руководство ее душой. С тех пор он не преминет злоупотребить своей властью, поскольку такова была его цель с самого начала. «Если бы, как истинно честный человек, я сказал ей, что все ее идеи нелепы, она бы мне не поверила, тогда я решил не противиться. Я мог только нравиться, поддерживая убеждение в том, что я величайший изо всех розенкрейцеров и могущественнейший из людей, у дамы, имеющей связи со всем, что было величайшего во Франции, к тому же еще богатой наличными, помимо 80 тысяч ливров ренты, которую приносили ей поместья и дома в Париже. Я ясно видел, что при необходимости она не сможет мне ни в чем отказать, и, хотя я не составил никаких планов, чтобы завладеть ее богатствами, ни целиком, ни частично, я все же был не в силах отказаться от этой власти» (II, 98). Не противиться! Мягко сказано о его решительном намерении облапошить ее и завладеть значительной частью ее состояния! Она так богата и совершенно готова отдать все, чем обладает, чтобы достичь своих химер! С точки зрения Казановы, это лучший способ поправить его финансовые дела, о каком только можно мечтать. С Брагадином и его друзьями ему доставались крохи, это был пробный шар, прежде чем пуститься в настоящую авантюру. Он уже знает, что непременно получит огромную прибыль от своего обмана, хотя эта чудесная возможность содержит в себе кое-какие менее приятные обязательства. Более чем вероятно, что оккультная связь между венецианцем и маркизой могла быть подтверждена только их сексуальным союзом. Г-же д’Юрфе пятьдесят три года, то есть на двадцать лет больше, чем тому, кто не может отвертеться от роли ее любовника. Однако Казанову этим не напугаешь: он найдет утешение во множестве связей с женщинами гораздо моложе и привлекательнее. Годами г-жа д’Юрфе будет главным кредитором Джакомо, а размах мошенничества даже не возможно оценить в полной мере. В 1767 году племянник маркизы упрекнет Казанову в том, что тот выудил у его тетушки по меньшей мере миллион ливров, то есть три-четыре миллиона франков.

Чего, собственно, хотела маркиза д’Юрфе? Всего-навсего получить способность общаться с духами невидимого мира или стихий. Вся проблема в том, что для этого ей нужно возродиться в облике мужчины. А чтобы возродиться в мужском теле, нужно сначала умереть. Казанове она доверилась потому, что была убеждена: путем известной ей операции он сможет «перевести ее душу в тело ребенка мужеского пола, рожденного от философического союза бессмертного со смертной или смертного с женским существом божественной природы» (II, 98). При таких условиях начинаешь лучше понимать, с чего это вдруг Казанова проявил в Голландии столь живое участие к юному Помпеати – сырью для будущих опытов с маркизой д’Юрфе. Кстати, та не преминула взять мальчика под свое крыло, как только он прибыл в Париж, наверняка видя в нем идеальный носитель своего мужского перевоплощения.

Со времен возвращения из Голландии Казанова жил на широкую ногу. Взял в привычку выставлять напоказ свою роскошь, как любой нувориш. Снял за сто луидоров в год дом за городской чертой, в «Малой Польше» – островке из нескольких домиков, на месте которого теперь находится предместье Сент-Оноре. Не считаясь с расходами, нанял кухарку, кучера, располагавшего двумя каретами и пятью лошадьми, конюха, двух лакеев. Рассылал приглашения, устраивал утонченные обеды, вел себя как вельможа, загонял своих бешеных лошадей, носясь по Парижу, настолько ему хотелось летать как ветер. Теперь, когда он богат, нужно этим воспользоваться, и чтобы все это видели: он же венецианец. Вот каким предстал тогда Казанова Джустиниане Винн, о чем можно судить по письму от 8 января 1759 года, отправленному из Парижа в Венецию к Меммо:

«В тот самый вечер, в ложе рядом с моей, был великолепный Казанова, который нас узнал и нанес нам визит; и теперь он у нас каждый день, хотя его общество мне не нравится, ибо я думаю, что оно нам не подходит. У него есть карета, лакеи, он пышно одет. У него два роскошных бриллиантовых перстня, двое разных часов хорошего вкуса, золотые табакерки и всегда кружева… Он полон собой и глупо тщеславен; в общем, невыносим, вот разве что когда говорит о своем побеге, о котором рассказывает чудесно». Это типичный портрет выскочки, стремящегося выставить свой успех на всеобщее обозрение.

Казанова прекрасно понимал, что тратит слишком много, чтобы его финансовые запасы, какими бы значительными они сейчас ни были, позволили ему долго продержаться и вести столь пышное существование. Нужно вкладывать деньги, обеспечить себе тыл на будущее. Тогда ему пришла в голову мысль завести шелковую мануфактуру. Нужно нанести на ткань соблазнительные узоры и окрасить ее в изящные и блестящие, но водоустойчивые цвета. Этот план великолепно ему подходит: ничто он так не любит, как предметы роскоши и шикарные ткани. Остается узнать, обладает ли он талантами промышленника и управленца. Сам он в этом ни секунды не сомневался и намеревался действовать как осторожный и мудрый хозяин: «Я… решил ничего не предпринимать, пока не разберусь во всем хорошенько, изучу доходы и расходы и найму надежных людей, на которых смогу рассчитывать, мое же дело должно заключаться в том, чтобы получать отчеты и наблюдать, чтобы каждый исполнял свои обязанности» (II, 189). Нужно составить конкуренцию шелку китайского производства, поставляя на европейский рынок более изящные и на треть более дешевые ткани. С помощью принца де Конти, который обладал юрисдикцией над кварталом Тампль, пользовавшимся весьма значительными налоговыми льготами, он разместил там свое заведение, надеясь выручать с него по двести тысяч франков в год. Ничего подобного. Капиталовложения, необходимые для запуска предприятия, наем просторного цеха и персонала сильно ударили по карману, к тому же и товар не расходился, как было предусмотрено, поскольку дорогостоящая Семилетняя война уменьшила доходы двора и аристократов и сильно затормозила торговлю. Никакого сбыта. Четыреста штук окрашенных тканей мертвым грузом лежали на складе. И это было бы еще ничего, если бы не оказалось, что Казанова, точь-в-точь как пьяница-трактирщик, пропивающий свои оборотные средства, не растранжиривал свое предприятие на галантные похождения с двумя десятками молоденьких и хорошеньких работниц, которых он нанял. В самом деле, у него было такое чувство, будто в его распоряжении целый гарем, и, чтобы как можно быстрее и без усилий добиться их благорасположения, он платил не считая за жилье и меблировку.

При таких условиях мануфактура шла из рук вон плохо. Казанова уступил Жану Гарнье долю участия в предприятии в пятьдесят тысяч франков, а также треть окрашенных тканей, однако один из его служащих украл весь запас, хранившийся на складе. Гарнье подал на Джакомо в суд, велел опечатать все его имущество и принудить платить. В конечном итоге Казанова, не явившийся на суд, был арестован и посажен за долги в королевскую тюрьму Фор-л’Эвек. Он чувствовал себя опозоренным на весь Париж. Разумеется, г-жа д’Юрфе вытащила его из тюрьмы и посоветовала прогуляться в Пале-Рояль, посетить фойе двух театров, чтобы опровергнуть слухи о своем заключении. Слишком поздно! С французской столицей все кончено. Чары разрушены. «Мое заключение, хоть оно и длилось несколько часов, внушило мне отвращение к Парижу и зародило во мне непреодолимую ненависть ко всем процессам, которую я так и не изжил» (II, 213). Он решил все бросить и отправиться в Голландию, чтобы поправить свои дела после жалкой неудачи с мануфактурой, обошедшейся ему слишком дорого. Он отказался от своего дома в Париже, продал лошадей, кареты и мебель, отказался от должности распространителя лотерейных билетов. Как мог, уладил дело Гарнье, распрощался со знакомыми, оставив бедную Манон всю в слезах. Полная ликвидация. Похоже, что он совершенно не намерен возвращаться в Париж из своей поездки в Голландию.