Королевство на грани нервного срыва - Надежда Первухина

— Ты же знаешь, Софус, мой дар никому не в радость. Кочую с галактическими цыганами, вместо истинных гаданий вру. Ведь скажи правду — на тебя будут смотреть, как смотрит вот эта девочка.

— Люция, не смей относиться к Глоссарии непочтительно, — строго сказал Софус. Она из Высших, она хранит три кинжала Симфонии Сущего.

— Спешу вас порадовать, я тоже, — и я выхватила свой кинжал.

Все отшатнулись.

— Люция, — строго сказал мессер Софус. — Как он попал к тебе?

— Некая Бабулька подарила его мне в день рождения. И исчезла. Видимо, побоялась моей горькой судьбы.

— Люция, ты должна отдать кинжал Глоссарии. Только она может сохранить кинжалы так, чтобы Все Сущее не исчезло.

— Я вам не верю. А кинжал мне самой пригодится! Я буду защищать Маттео и нашу с ним любовь.

— Нет у вас никакой любви, дурочка, — сурово сказала цыганка Глоссария. — Он женится на тебе, а потом, когда ты станешь скучна ему, убьет.

— Я вам не верю. Я сейчас пойду к нему и все расскажу. Он любит, любит.

— Как это скучно — наблюдать чье-то разочарование в любви.

— Идем выпьем, — сказала Глоссария.

Я села на лошадь и помчалась от Поэтополиса к хранилищу золота. Я знала, что туда не пускали никого, но я была особым случаем.

— Я хочу видеть мессера Маттео, — сказала я стражам. — У меня особый допуск.

— Его величество отменил все допуски.

— Тогда вызовите мессера Маттео сюда, я его невеста и желаю говорить с ним немедля.

— Хорошо, — сказал стражник.

Маттео скоро вышел, его милое лицо было тревожно:

— Люция, что случилось?

— Маттео, мне пророчат, что я не выйду за тебя замуж! Что ты убьешь меня.

— Ну разве ты сама не понимаешь, какие это глупости? Дай я поцелую тебя в лоб, и все плохие мысли пройдут.

Он поцеловал меня, и все ушло. Я смотрела на него и не узнавала. Осматривалась — не узнавала местность вокруг.

— Кто я? — прошептала я.

— Разве вы не видите, — услышала я голос, — это городская сумасшедшая. Ее надо немедленно отвести в дом умалишенных и крепко запереть. А донна Люция — вот она, она ваша госпожа и возвращается в Поэтополис.

Я села на коня. Скакать было легко, ведь Маттео посылал мне вслед воздушные поцелуи. Правда, неприятно было видеть, как хватают какую-то умалишенную и запихивают в больничную карету. Бедняжка. А меня ждут Оливия и фуршет с поэтами.

— Ну что? — встретила меня Оливия вопросом.

— А, все это болтовня, — улыбаясь, ответила я. — Маттео все так же влюблен в меня и по-прежнему выполняет свою работу. Который час? Хочется послушать вечерний цыганский концерт. Они обещали.

— Вроде не было такого.

— Вот только сейчас обещали. С этим фестивалем голова закружится.

Люция рассмеялась.

— А как же твой кинжал, о котором говорили Софус и Глоссария?

— Он так и останется моим. С ним ничего не случится. Ты вспомни, что я практически всесильна.

— У тебя зрачки другие. Горизонтальные.

— Это я модничаю. Сейчас сделаю обычные, оп-ля! Ну, идем на концерт.

Из дневника поэта Куба:

Смерть повадилась ходить ко мне с первого дня в Лечебнице. Смерть жила в соседней палате, ей выдавали мелки, чтоб она белила лицо, а иначе она есть отказывалась. Смерти было со мной интересно, потому что я не знала, кто я. Она называла меня Дурочка-с-переулочка и иногда съедала мою еду. Но мне было все равно. Во мне поселилась тоска, которую по-научному называли рекуррентной депрессией, и от этой тоски умерли во мне все чувства, все желания, все мысли. Я помнила, что когда-то была очень веселой, во мне словно оставалось это пятнышко былой радости — как искорка под напластованиями пепла, но тоска все побеждала.

Смерть, конечно, не была смертью. Она была обыкновенной девушкой, очень худой и большеглазой, а прозвище свое получила за то, что часто принималась говорить о смерти и пугать своим набеленным лицом.

Я, и Смерть, и другие девушки наподобие находились в Особой Лечебнице закрытого типа. Я попала сюда недавно, а старожилы называли Лечебницу «психушка» или «дурка». Мне здесь ужасно нравилось то, что можно было не есть и постоянно спать. Нянечки и медсестры были к нам добры и предупредительны, помогали дойти до кровати, если вдруг закружилась голова или отказали ноги, вовремя приносили лекарства и следили, чтобы ты их выпила. Завтракали и обедали мы в большой зале, где во всю стену были нарисованы небо, радуга и поле спелых колосьев. Мне очень нравилось. Картинка была старая — я видела, сколько проступило на ней трещин, но все равно смотреть было приятно.

Некоторые девочки, у которых с головой было полегче, читали или выходили гулять в Сад. Но я боялась выходить куда-либо, я сказала об этом врачу — мне кажется, я выйду куда-нибудь, а вернуться не смогу, и он успокоил меня и назначил маленькую зеленую таблетку на вечер. У нас здесь был кружок рукоделия — многие плели из ниток кружева или вязали. Мне понравилось рисовать, точнее, раскрашивать картинки. Я брала карандаши, лист с отпечатанной на нем картинкой и принималась раскрашивать как хотела. Смерти это не нравилось.

— Это неправдашная живопись, — говорила мне тогда она. — Правдашная — то, что я рисую у себя в комнате.

— А мне все равно, — отвечала я. — У меня рекуррентная депрессия и мне нравится раскрашивать картинки. Оставь меня, пожалуйста, в покое.

Но она не отставала. Смерть была ужасно приставучей, особенно к новеньким, как я. А новенькие прибывали почти каждый день. Во второй половине дня начинался Обход. Мы все садились на скамейках в большой, украшенной картинами зале, и ждали Главного врача. Главного врача звали доктор Роксана Фролова, она была очень молодой и красивой, напоминала невесту в своем изящном белом халате.

— Здравствуйте, — приветливо обращалась она к каждому. — Как у вас сегодня дела?

И больной рассказывал, болела ли голова, или были мысли о смерти, или снились кошмары, и оттого намокла кровать.

Я всегда говорила одно и то же, потому что ничего не менялось: всю меня, как пустую бутылку, заполняла тяжелая желтая тоска, и от нее хотелось спрятаться в сон, в лекарственное забвение.

— Джейн, — так почему-то называли меня в Лечебнице. — Вы пережили тяжелую травму, поэтому какое-то время вам действительно нужно спать. У вас и с памятью проблемы. Постепенно, благодаря лекарствам, у вас нормализуется настроение, и тогда мы начнем вторую фазу лечения, будем возвращать вам память и желание жить.