Ричард Длинные Руки - ландлорд - Гай Юлий Орловский

Другого бы убил за такой жест, а тут прибежал чуть ли не вприпрыжку, она смотрела на меня в изумлении.

— Сэр Светлый, что вы сделали с моим ребенком?

— А что? — спросил я встревоженно.

Оба графа сразу насторожились и опустили ладони на рукояти мечей. Граф Анжуйский, памятуя, что это я, по непроверенным данным, завалил Прозрачника, кивком велел приблизиться к нам еще кучке дворян.

— Что вы сделали с моим ребенком? — повторила она с тихим ужасом. — Моя крошка рассказывает просто невероятные вещи!

— У детей и должна быть развита фантазия, — сказал я примирительно. — Если она не принимает несколько иные формы... ну, вы понимаете...

— Я не понимаю, о чем вы, — прервала она, — но она уверяет, что вы научили ее ловить ужасных шмелей! И она в самом деле принесла в ладонях огромного шмеля и выпустила в моей комнате!.. В голых ладонях принесла! У меня пятеро служанок гонялись за ним с тряпками, визгу было, в конце концов он укусил одну и улетел. У бедняжки вздулась щека, опухли и закрылись глаза, а подбородок отвис до самой груди!

— Бабы дуры, — сказал я. — К счастью, у вас почему-то умный ребенок. Мутантка, наверное. Дитя икс-два.

— Вы ее околдовали!

Я скромно потупил глазки.

— Вообще-то я ничего, знаю. Красавец и все такое. А какие у меня ноги, обратили внимание? Не понимаю, почему женщины не бегают за мужчинами только потому, что у нас бывают красивые ноги? Вон у графа Анжуйского так вообще... Стройные и мускулистые, если убрать все восемнадцать слоев жира.

Она сказала сердито:

— Не прикидывайтесь! Вы ей рассказали столько о какой-то волшебной стране, что она только о ней и грезит! Чем вы ее околдовали? Я же знаю, она защищена чарами лучших магов. Когда она только родилась, я побывала у могучего мага Кларигойля. Он наложил на нее заклятия, что никто и никогда не сумеет ей понравиться против ее желания. Я всплеснул руками.

— Ну так все в порядке! Я даже сам себе часто нравлюсь, а я, знаете, какая капризная скотина? Ничего удивительного...

Она перевела дыхание, сказала уже спокойнее, но теперь в ее голосе звучали стальные нотки:

— Сэр Светлый, я не знаю, чем вы подействовали на мою дочь. Но пока я не разберусь, я запрещаю вам общаться с нею.

Я ответил невесело:

— Как скажете, леди Беатриса.

— Я надеюсь, что вы не нарушите своего обещания.

— Как скажете, — повторил я. — Прекрасно понимаю вашу тревогу. Не разделяю, но понимаю. Позвольте идти, леди? Пока меня тут же не съели.

— Идите, — ответила она сердито.

Я протолкался через толпу, распихивая довольно грубо, как здесь принято, это называется «по-мужски», словно мужчина — это обязательно кабан какой-нибудь, лось или медведь.

В замке, на мой взгляд, многовато как простой прислуги, как и специализированной, если можно такое сказать. Во всяком случае, я уже обнаружил повара, двух пекарей, одного кузнеца и даже оружейника, четверых плотников и одного столяра, каменщиков и, конечно, мясников и шорников. Удивительно, что нет ювелира, это тоже говорит о леди Беатрисе весьма и весьма, однако и без него штат прислуги настолько велик, словно это не рядовой замок, а королевский. Все-таки в замках такого ранга обычно ограничиваются двумя-тремя слугами. А если вдруг понадобится каменщик или шорник, то спрашивают у соседей: нет ли у кого свободного — одолжить на некоторое время.

Я бродил по двору, а перед глазами постоянно возникает ее строгое лицо с внимательными глазами. Женщина, стучало у меня в голове, ничего не должна делать такого, как сказано во всех правилах, что привлекало бы к ней внимание, то есть по улице должна идти, «держа голову прямо, недвижно опустив веки, и видеть прямо перед собой четыре туазы дороги, и не глядеть и не бросать взглядов ни на мужчин, ни на женщин, хоть налево, хоть направо». Особенно строго правила соблюдаются в церкви, заменившей девичьи встречи у колодца: нужно смотреть только на святого отца, слушать только его проповедь, а не стрелять глазами во все стороны.

Но эти правила строго блюдутся только незамужними: эти не то что на улице, в собственном дворе должны гулять только в сопровождении брата или женщины преклонного возраста. Замужние могут держаться чуть свободнее, а вдовы так и вовсе почти люди. Особенно если не стремятся немедленно выйти замуж снова.

Но если вдовы, да еще богатые вдовы, у этих особый статус. А совсем уж особенный, мелькнуло в голове, когда и богатая, и неглупая, и волевая. Хватила глоток свободы, ну никак не хочется расставаться. Тем более что второй раз может не так повезти, как с бароном де Бражелленом...

Во дворе группа рыцарей яростно спорит, размахивают руками. Время от времени сверкает обнаженное оружие, но рубят всего лишь толстые жерди, похваляясь силой и оружием, сравнивают способы заточки, длину мечей, ширину режущей кромки.

Я хотел пройти мимо, но, заметив меня, от толпы поспешно отделился и загородил дорогу высокий молодой рыцарь с достаточно красивым лицом, только злость в его глазах горит, как будто невидимые кузнецы раздувают мехами пламя. Я удивился, вроде бы еще не успел ничем себя выдать, пошел настороженно, тот явно хотел вот так и стоять на дороге, но я надвинулся, напряг плечи и приготовился отпихнуть, но он понял меня правильно и быстро отступил.

Я прошел мимо, чувствуя, как сердце быстро нагнетает кровь, в спину раздалось резкое:

— Эй, чужак!

Я вздрогнул, замедлил шаг, но не обернулся. За спиной послышались голоса, шаги. Сердце стучит с такой силой, что ощущаю толчки в висках.

— Эй ты!

Это уже оскорбление, но я продолжал идти, сопровождаемый любопытными взорами. Шаги настигли, грубая рука ухватила за плечо. Я мгновенно развернулся, ухватил руку и, прижимая к себе, резко дернул. Отчетливо хрустнуло, рыцарь вскрикнул и согнулся.

Я отпустил его руку и сказал негромко:

— В следующий раз протянешь руку — протянешь ноги.

Повернулся и пошел дальше, держа взглядом дверь. За спиной раздался яростный вскрик:

— Это не рыцарь!.. Он сломал мне руку!

Стражи у двери смотрели на меня во все глаза. Я улыбнулся и сказал, как старым знакомым:

— Но не шею же?.. Хотя в следующий раз...

Оба неуверенно улыбнулись, я понял, что щеголя не очень-то жалуют, хотя и моя необъяснимая жестокость тоже вроде бы чересчур. Не чересчур, напомнил я себе. Вот так неучтиво хватать благородного человека — это оскорбление, что должно заканчиваться вызовом на поединок. Так что я поступил еще милосердно...

Везде одно и то же, мелькнуло в голове. Зыбкая грань между благородными и простолюдинами: те и другие хватают за плечи одинаково, те и другие нарываются одинаково. Это уж не от родовитости зависит, все-таки самцы мы все бодливые есть...