Эффект предвидения - Надежда и Николай Зорины

– То есть как это не улетел?

– А вот так. Не улетел, и все. Билет до Вашингтона у него действительно был куплен. И таможню наш друг прошел, и пограничный контроль, а вот в самолет не сел и, как ты понимаешь, в Вашингтоне из самолета не вышел. Да и нечего ему в той Америке делать. Потому как на самом деле никто его ни на какую конференцию не приглашал, да и никакой конференции-то и не было.

Портрет убитой Наташечки, так и оставшийся незаконченным, – вот что это такое. Наконец-то она поняла, что напоминает ей это бурое пятно на потолке. Понять бы еще, отчего оно бурое. Бурое, как пятна на шелковом Наташечкином платье.

А впрочем, Наташечкино платье здесь совершенно ни при чем. Наверное, там проходит какая-то труба, которая заржавела. От сырости, от дождей заржавела – крыша, конечно, протекает. Судя по всему, здесь все протекает, и все скоро рухнет. Потолок избороздили трещины, стены в трещинах, и, вероятно, по фасаду здания сплошь идут трещины. Так чаще всего и бывает в больницах на общих основаниях. Особенно в таких, специфических больницах.

Они все заодно. И даже этот следователь Булатович заодно с ними. Они все объединились в одной общей цели – свести ее с ума. И запереть в больницу. Что ж, им это вполне удалось. Не свести с ума, а запереть удалось.

Застрекотала печатная машинка. Ах, вот оно что! Они догадались, что цель их достигнута только наполовину, и решили свести ее с ума окончательно. Абсурдными звуками свести (ну откуда здесь взяться печатной машинке?), абсурдным рисунком якобы дождевых пятен (перенесли на потолок ее незаконченный маслом портрет), абсурдом ветхости, нарочитой ветхости (год или два – здание рухнет) свести.

А на окнах, однако, решеток нет. Странно, странно. Все учли, а главное упустили. Хотя, судя по пятну на потолке, бутафорскому, разумеется, но все-таки, это последний этаж. Наверное, верхний, высокий. На это и рассчитывали. Да и машинка не даст убежать, вернее, тот, кто сидит за машинкой. Абсурд совместили с реальной охраной.

Остановилась стрекотать. Подумала. Зашуршала листами. И припустила с новой силой.

Надо бы посмотреть, кто там, в печатной охране. Логично было бы посадить за машинку старуху, чтобы довести абсурд до предела. Нет, старуха уже выбыла из игры – ее убили. Тогда это должна быть девушка. Светловолосая девушка восемнадцати лет, в белом шелковом платье, стилизованном под моду девятнадцатого века. Печатает вдохновенно, словно играет на фортепьяно. А если к ней подойти, оторвется нехотя от своей машинки, поблуждает затуманенным взглядом музыканта, которого внезапно прервали, потом вдруг очнется, улыбнется приветливо и скажет: «Будем знакомы, я – Наташа».

Ну конечно, добивать ее будут Наташечкой. Исподволь, делая вид, что Наташечка – просто Наташа, обычная Наташа, соседка по палате, например.

Но как грубо придумано.

Впрочем, может, она и ошибается, придумали что-нибудь поизощренней. Надо встать, подойти и посмотреть. Что толку ломать голову, когда так легко узнать наверняка. А заодно и вообще разведать обстановку.

Аня приподнялась на кровати и осмотрелась. За столом у двери сидела женщина в белом халате и шапочке, слегка полноватая, лет тридцати пяти. Во всяком случае, на Наташечку она никак не тянула. Женщина, заметив движение, подняла голову, оторвавшись от своей машинки (это действительно оказалась печатная машинка), и улыбнулась (согласно сценарию).

– Доброе утро.

Утро, значит. Долго же она провалялась в полном отрубе. Интересно, что ей такое вкололи? И что вообще теперь будет? Заперли надежно, даже вон персональную охрану приставили, закамуфлированную под медсестру-машинистку. И уж конечно, Кириллу позвонить отсюда не дадут. Хотя теперь и Кирилл вряд ли что-то сможет сделать. Его ведь тоже убедят, что жена его сошла с ума, а значит, в сумасшедшем доме ей самое место.

– Как вы себя чувствуете? – Медсестра опять улыбнулась.

– Нормально, – буркнула Аня.

– Через двадцать минут завтрак. Хотите покушать здесь или пойдете в столовую?

Пойдете в столовую? То есть имеется в виду, что она может беспрепятственно выходить из палаты, свободно передвигаться по коридору? И решеток на окнах нет. Как все это понимать? Хотят заманить в новую ловушку? Или действительно свободу ее не ограничивают?

– Столовая по коридору направо, душевые – налево, там же и туалет.

То есть все беспрепятственно. Прекрасно. В любом случае это хорошо, а в ловушку ее не заманят, она будет очень осторожна.

– Так что, сами пойдете? Голова не кружится?

Сама, конечно, сама. Хотя голова как раз кружится. Что ей все-таки вкатили?

– А то я могу завтрак в палату принести.

– Нет, спасибо, я лучше в столовую.

– Тапочки под кроватью.

Аня перегнулась через железную раму больничной панцирно-сетчатой койки, заглянула в линолеумно-хлорный полумрак (серый затертый линолеум тоже растрескался, все выполнено в одном стиле). Черные, кожаные, бесформенные, ужасно противные на вид и на ощупь тапки – она тронула пальцем носок одного – стояли бок о бок, как две пожилые разжиревшие таксы-близняшки. Просто немыслимо надевать такие на ноги.

– А где моя обувь?

– В гардеробе. На прогулку пойдете, вам выдадут.

На прогулку? Здесь, значит, еще и прогулки бывают? Интересно, очень интересно.

– И что, меня выпустят?

– Ну конечно. Почему нет? – Медсестра снисходительно улыбнулась. – Вот придут к вам посетители, и погуляете. У нас прекрасный парк, большой, старый. В нашем отделении режим полусвободный, кто вас может не выпустить? Не тюрьма же все-таки. Вот в пятнадцатом или семнадцатом отделении, там да, а у нас все почти по-домашнему.

Свободный режим. Это хорошо. Если она не врет, если в ловушку не заманивает.

– А одна я могу погулять?

– Ну… Надо спросить у Елены Петровны. Если разрешит, то пожалуйста.

– Кто такая Елена Петровна?

– Ваш лечащий врач. В десять обход, вот вы с ней и познакомитесь. Пойдите пока умойтесь и позавтракайте. Сейчас, – медсестра посмотрела на часы, – без двадцати девять. Подъем у нас вообще-то в семь, но вы на особом положении, поэтому вас и не стали будить.

– На особом положении? – Аня испуганно на нее посмотрела. – Почему? Что значит «на особом»?

– Ну, – медсестра пожала плечами, – ваши родственники так договорились. Видите, у вас и палата отдельная. Думаете, это в порядке вещей, все так лежат? – Она засмеялась. – Нет, только вы. Остальные-то как сельди в бочке утрамбованы, по десять-пятнадцать человек. А вас и трудотерапией обременять не станут, лежите себе спокойно, отдыхайте, лечитесь. Хорошо иметь заботливых родственников.

– Вы хотите сказать, что эта палата платная?