Александр Беляев - Зеев Бар-Селла
Шрифт:
Интервал:
Но от возмездия «Петр» так и не ушел. Утром он отправился на охоту, пообещав подстрелить самого вожака табуна — рыжего жеребца. Но винтовка дала осечку, и табун растерзал несчастного охотника. Прямо на глазах Бойко…
После чего, как пишет Беляев:
«Бойко вновь неудержимо потянуло к привычным опасностям революционной жизни. Бойко вышел из пещеры, оглянулся еще раз на кровавое пятно [то, что осталось от „Петра“. — З. Б.-С.] и начал бодро карабкаться по склонам горы…
Туда, на север, к своим — во что бы то ни стало!»
Что в этом рассказе противоречит исторической правде? Только одно — слова «Петра» о происхождении вида дикой крымской лошади:
«— При каждой эвакуации часть лошадей оставалась брошенной на произвол судьбы. Они уходили в леса и здесь быстро дичали».
То есть со второй фразой все в порядке: лошади действительно уходили и дичали. Непорядок в первой фразе, точнее в одном слове:
«…при каждой эвакуации»!
Дело в том, что до 1920 года все армии, оставлявшие Крым (большевики в 1918 и 1919 годах, немцы в 1918-м, белые в 1919-м), уходили с полуострова по суше. Понятно, что бросать лошадей и передвигаться на своих двоих никому бы и в голову не пришло. А немцы вообще проводили плановую эвакуацию по железным дорогам, забрав с собой в эшелоны абсолютно все движимое имущество, включая лошадиный контингент.
И лишь однажды распорядок действий был нарушен:
«На пристани дым коромыслом. Давка увеличивается. Между людскими толпами уныло бродят всеми покинутые лошади, чувствуя близкую гибель от голода и жажды»[188].
Это Керчь. Ноябрь 1920-го… Грузятся на корабли все три казачьих полка 3-й Донской дивизии.
А вот отступает к Севастополю Дроздовская дивизия. На ее пути —
«Брошенные кони, бредущие табунами»…[189]
Еще один крымский порт, еще один очевидец:
«…казаки… [с]о слезами на глазах… прощались со своими боевыми конями, целовали их и, перекрестившись, шли к пристани. Другие старались не смотреть в глаза своих любимцев, чувствуя себя виноватыми. Некоторые кони инстинктивно чувствовали предстоящую разлуку и пугливо поводили ушами, сиротливо озирались и жалобно всхрапывали. „Эх, Васька! Вывозил ты меня из беды. Пятьдесят красноармейцев на тебе я зарубил, а теперь оставляю тебя для этой сволочи, — сокрушался один казачий офицер, снимая седло и уздечку. — Смотри, брат, — не вози красного, сбей его с седла, как сбивал ты всякого, пока я не овладел тобой. Прощай, Васька!“»[190].
И, наконец, всё вместе: очевидец, Крым, кони и литература — стихи Николая Туроверова, написанные 20 лет спустя в Париже:
Только тогда, в ноябре 1920 года, садившиеся на суда кавалеристы бросили на берегу своих верных коней. И Беляев описал именно это событие. Ну а если в Крыму установилась советская власть, то большевику прятаться от нее в горных трущобах никакой нужды не было. И, значит, загнанный беглец Бойко мог быть только белогвардейцем!
Попутно решается еще одна загадка: кто такой «Петр»? Вот подробное описание его внешности и места обитания:
«…у правой стены, в небольшой выемке, находилась кровать, сделанная из сучьев, покрытая мхом и сухими листьями. Серый, изорванный кусок материи — быть может, остатки шинели — служил одеялом. У изголовья кровати стояла винтовка. Старый шомпол был воткнут в расщелину скалы над костром. На шомполе висел солдатский котелок. Обитатель пещеры, несомненно, имел отношение к армии. Но какой армии: красной или белой? Был ли он, так же, как Бойко, случайно оторван от своих и отсиживался здесь в ожидании перемены, бежал ли с фронта, как дезертир, или, быть может, это был просто бандит, выходивший из своих лесов в смутные дни безвластья, чтобы пограбить, и, как зверь, скрывавшийся в свою нору, когда власть — для него все равно какая — восстанавливала порядок?..
Бойко пытался разрешить этот вопрос, изучая внешность хозяина пещеры.
У него было грубоватое, обросшее рыжей бородой лицо, сонные, небольшие глаза. Если сбрить эту бороду, оставить усы, то такое лицо можно встретить среди старых армейских капитанов».
Тайна личности «Петра» раскрывается просто: он не красный, не белый — он зеленый!
Прозвали их так оттого, что жили они в лесу. А в лес их привело сильнейшее нежелание становиться на любую из сторон — большевиков или белогвардейцев. Хотели же они только одного — мирной спокойной жизни. А поскольку мира и покоя им не дали, они воевали и с красными, и с белыми.
Покончить с зелеными большевикам удалось лишь через два года после захвата Крыма — в конце 1922-го…
Вот такой рассказ вышел из-под пера Беляева. Но написать — это одно, а напечатать совсем другое. Понятно, что признаться в сочувствии к белякам редакция «Всемирного следопыта» не собиралась. И заставила автора выдать белое за красное. Что тот с грехом пополам и сделал…
А теперь несколько слов о подзаголовке — «Необычайные приключения подпольщика».
«Подпольщиком» называется не тот, кто сидит в подполе, а тот, кто ведет подпольную борьбу. Бойко же потерял сознание еще при советской власти и, придя в себя, вначале прятался, а потом сбежал, чтобы спрятаться получше… Так что, скорее всего, глупейшим подзаголовком мы обязаны редактору — решил подстраховаться на случай, если у какого-то читателя еще не отшибло историческую память…
Итак, в начале 1923 года Беляев приехал в Москву. До того он бывал здесь неоднократно — каждая поездка из дома в Демидовский лицей и обратно приводила его на Северный (Ярославский) вокзал. О баррикадах в декабре 1905-го и напоминать не стоит. Но нынешний приезд не был похож ни на один прошлый — впервые Беляев вознамерился стать москвичом. Да и Москва была уже мало похожа на знакомый Беляеву город. Теперь это была столица России. Суетливая, нелепая, даже отвратительная, но новая Москва.
Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!