Можно я побуду счастливой? - Мария Метлицкая

– Саша, – обратилась я к бывшему возлюбленному, – ты что, ничего не сказал своим?

Он молчал, опустив голову.

– Ну и семейка! – воскликнула я и залилась слезами.

Мне даже было жаль эту женщину – я уже давно все ей простила. Мне жаль Сашу, жаль своего мальчика. И очень жалко себя!

Вот и получился спектакль… Удался, что говорить… И был он для меня разрушительным. Похоже, переживала я это сильнее, чем все остальные участники постановки. Как я рыдала в тот вечер! Так я не рыдала, по-моему, ни разу в своей жизни. Кого я наказала? Себя? Никто не воспринял ту ситуацию так трагично, как я.

Никто не страдал и не плакал. Зачем я сделала это, к чему? Что и кому я доказала?

В то время я работала в гостинице Академии наук, в дипломатическом корпусе. Работа эта была очень удобной – три дня через два, и я все успевала! Через какое-то время я получила должность администратора – очень почетное, надо сказать, место в те годы.

Периодически я видела там одного французского журналиста. Узнала, что работает он в ИТАР-ТАСС и отлично говорит по-русски. Понимала, что он оказывает мне знаки внимания.

У него было очень необычное, очень породистое лицо, славная улыбка, хорошие манеры. Считалось, что он похож на Хемингуэя.

Позже, когда мы уже встречались, Андре сказал:

– Я думал, что ты самая счастливая женщина на свете! У тебя всегда была такая улыбка и такие лучистые глаза!

Что поделать, у меня всегда сияющее лицо, даже в те моменты, когда у меня ничего не ладится. В то время многое изменилось – наша семейная жизнь с Сережей практически распалась. Накопилось много того, что простить было уже не так просто и забыть не удавалось. Я устала быть благодарной. И, кажется, уже все сполна отработала.

Расставаясь, мой первый муж сказал мне, что благодарен за десять лет счастливой жизни. Эта история закончилась – странно, что вообще она тянулась долгие годы. Лучшие женские годы, кстати! Но мы расстались и остались друзьями – на всю долгую жизнь, по сей день.

Мы начинаем с Андре разговаривать. Я узнала, что он женат на русской женщине, в Париже у него своя фирма. Все сотрудники гостиницы обожали его за легкий нрав, за галантность и юмор.

Однажды совершенно случайно мы встретились с ним в галерее моей подруги, там собиралась московская богема.

Простое совпадение? Случайность? Или – судьба?

Между нами возникла симпатия. Ухаживал Андре ненавязчиво, элегантно и очень изящно. Я чувствовала, что начинаю влюбляться. А он – он истинный француз, наверное, это у них в крови – действовал осторожно и грамотно.

Завертелся роман. Зима, мороз, мы гуляли, держась за руки, по заиндевевшим московским улицам, грелись в подъездах, целовались и понимали, что не можем жить друг без друга.

Ложка дегтя в нашей бочке сладчайшего меда – меня вызвали в первый отдел. Впрочем, этого и следовало ожидать – стукачей в гостиницах всегда достаточно. Любая связь с иностранцем, пусть даже невинная дружба, сразу же пресекалась и моментально каралась.

Я сказала, что мы любим друг друга.

– Но вы ведь замужем! – заметил мужчина в черном костюме.

– С мужем я не живу.

– Вы не разведены, – сухо ответил он, заглянув в бумажку. – И, кстати! – Он оживился. – Ваш… любовник! Он тоже женат!

Все это так. Я молча кивнула. Не объяснять же этому человеку с оловянными глазками и узкой щелью бесцветного рта, что на деле все совсем не так, что все иначе.

Конечно, с работы мне предложили уйти.

Выручила меня моя подруга Инна – предложила место в своей художественной галерее. Детей-то по-прежнему надо было кормить! Бывший муж не давал ни копейки, да я, собственно, и не ждала – денег у него нет и никогда не было.

Андре убеждает меня, что с женой у них давно нет отношений – известный сценарий! Но я, наивная, по неопытности во все это верила. Романились мы почти два года. Я видела, что он неухожен – брюки коротковаты, рубашки не отглажены – что там за жена? Разве это не ее прямые обязанности? Он по-прежнему был деликатен, не пытался взять меня нахрапом, ни на чем не настаивал, никуда не торопился. А какие слова он говорил! Словом, обольщал, опутывал, укутывал, убаюкивал, почти усыплял. Андре тонко чувствовал, чем меня можно прельстить. К тому же он был известным журналистом, сотрудничал с Третьяковкой и Русским музеем, дружил с Монтаном и Синьоре.

Бывший коммунист, из разочаровавшихся. У него такая судьба, что я, слушая его рассказы, в который раз удивлялась: я, такая обычная, такая понятная, заурядная, я, с такой стандартной судьбой, – и он! Мой Андре!

Он дружил с Аджубеем, брал интервью у Гагарина.

– Что больше всего вас удивило в Париже? – спросил он у первого космонавта.

– Скоростной лифт на Монпарнасе! Я почувствовал себя в ракете! Мне показалось, что лифт отрывается от земли и летит вместе со мной! – рассмеялся Гагарин, сверкая своей лучезарной улыбкой.

Андре был хорошо знаком с Франсуазой Саган. Она всегда жила в гостиницах, ненавидя дом и быт. Андре пришел к ней в номер взять интервью, а она, задорно тряхнув головой, предложила ему прокатиться по городу. В машине сбросила туфли и вела ее босиком. Они встречались еще много раз, катались по городу – вернее, носились. Франсуаза обожала скорость и снова скидывала свои изящные туфельки. Андре бывал в доме у Луи Арагона и Эльзы Триоле.

Понятно, что я слушала его открыв рот.

Наша первая ночь с ним потрясла меня. Такого у меня еще не было! Не было столько нежности, столько страсти, столько любви…

«Вон оно как бывает!» – думала я и, конечно, никак не могла уснуть. За окном становилось чуть светлее, в воздухе дрожал, колебался блеклый рассвет, а я слушала дыхание своего любимого – рядом, совсем рядом, у моего плеча.

Андре был намного старше меня, но это меня не пугало, а искренне восхищало: такой опыт, такое понимание жизни!

В тот период моей такой непростой жизни мне очень помог один близкий мне человек. Назову его просто Друг – с большой буквы, что, кстати, и есть на самом деле. Мы дружим давно – тысячу лет. Он мне ближе, чем многие, ближе подружек. Он всегда на моей стороне, всегда поддерживает меня, хотя бывает все-таки, что и критикует. Мы ходили в театры, на закрытые просмотры, читали книги вслух. В парке Горького мы играли в шахматы – а играли там только на деньги, доска три рубля. Он быстро обыгрывал местных «спецов», и мы, заработав тридцатку, мчались в ресторан, где гуляли вовсю!

С Другом связан огромный пласт моей жизни. Сколько дал мне, сколько открыл, объяснил, показал. Как поддерживал меня – всегда, в самые трудные и тяжелые мои дни.

А я… я оживляла его жизнь – так он мне говорил. Он – книжный мальчик, генеральский и учительский сын. «Я осторожный теоретик, – объяснял он. – А ты, Ленка, практик! Ты – сама жизнь! Во всех ее проявлениях! И ты ничего не боишься».