Лукреция Борджиа. Три свадьбы, одна любовь - Сара Дюнан

– Так что? Мы отдадим ему Джема?

– Если деньги остаются при нас, почему бы и нет. Король хочет напугать султана, убедить его в серьезности своей военной кампании. Но они никогда не пойдут дальше Неаполя. Только Джем и испугается. Великий турецкий воин уже много лет пьянствует, лишь бы не думать о своем брате.

Чезаре не смог сдержать улыбки. На кону их жизни, а отец шутит, будто речь идет об обычных церковных делах. Он вспомнил, как этот же человек всего несколькими неделями ранее рыдал в голос, тоскуя по своей любовнице. Что ж, отрадно видеть такую перемену.

– А что насчет кардинала Валенсии?

– Ах да… Кардинал Валенсии. Он на самом деле нужен им. Ведь, как нам известно, папа в нем души не ча…

– Используя его в качестве заложника, они заставят тебя благословить коронацию Карла, когда свергнут Альфонсо.

– Да. Буркард не такой дурак, когда перестает важничать. Все верно. Я сделаю это, чтобы спасти сына.

– А ведь они наверняка возьмут Неаполь.

Папа пожал плечами, демонстрируя, что ему нечего возразить.

– Значит, мне не стоит ехать, – чуть помолчав, продолжил Чезаре. – Однако ехать придется, чтобы убедить их в нашей полной капитуляции.

– Верно.

Александр с гордостью посмотрел на сына. Бывали минуты, когда он поражался, насколько тот хорош. В его лице он видел лицо Ваноццы – изящный рот, широко расставленные серые глаза. И обманчивая сдержанность, скрывающая бурный поток мыслей.

– Говорят, зима – не самое удачное время года для поездки в Неаполь, – после минутной паузы сказал Чезаре. – Думаю, мне не стоит проделывать весь путь, если ты не против.

Александр улыбнулся.

– Ах! В последнее время у меня проблемы со слухом. Пусть мое лицо озарится искренней улыбкой, когда мы с королем пожмем друг другу руки, скрепляя уговор.

Взгляд Чезаре скользнул на заднюю стену комнаты, где красовалось уже законченное изображение святой Катерины при дворе Александрии. Наполненная множеством персонажей сцена выглядела роскошно, а сочные цвета, казалось, затмевали реальность. Рядом с Катериной, прекрасной и свежей, с по-детски пухлыми щечками, совсем как у молодой Лукреции, стоял турецкий принц, одетый будто воин, но способный убить лишь своим гардеробом.

– А что насчет принца Джема?

– Ха! Джем для нас головная боль. Пусть теперь и они с ним немного помучаются.

Отец и сын переглянулись. За последние месяцы, несмотря на растущее напряжение, они даже в спорах стали легче находить общий язык.

– А ты не думаешь, что мы слишком во многом им уступаем, отец? – спросил наконец Чезаре.

– Нет! По правде говоря, мы и не смогли бы отделаться меньшим. Рим остается невредим. Король Франции преклонил предо мной, Александром VI, колени. Джулиано делла Ровере и все, кто хотел опозорить меня, теперь кусают локти.

– А Неаполь?

– Подумаем о нем, когда придет время. Пройдя половину Италии, французы нажили себе еще больше врагов. Испания уже рвется в бой. На месте Карла я бы побыстрее схватил добычу и отбыл на корабле – шансы на спокойное отступление слишком малы.

Чезаре снова посмотрел на фреску. В самом центре среди развалин Рима возвышалась правдиво изображенная триумфальная арка императора Константина – она и сейчас была такой же, истинный символ безупречного государственного управления. Правда, здесь надпись на ней была посвящена не императору, а папе Александру VI: «Несущий мир». «Ну что за лизоблюд этот Пинтуриккьо, – подумал Чезаре. – Все они…»

Он повернулся, чтобы уйти, и, как всегда, преклонил перед отцом колено. А потом в безотчетном порыве подался вперед и поцеловал ногу понтифика. Александр положил руку на покрытую густыми темными волосами голову сына. Папа и кардинал. Отец и сын. Учитель и ученик.

– Чезаре? – окликнул он его уже у самой двери. – Хочу сказать тебе кое-что еще.

– Что?

– На дом твоей матери напали.

– Когда? Кто?

– Два дня назад. Похоже, швейцарские гвардейцы, но я пока не уверен. Говорю тебе потому, что ты наверняка и сам узнаешь, а узнав, надеюсь, ничего не станешь предпринимать. Слышишь? Твоя мать здесь в безопасности, а все, что разрушено, мы восстановим. Мы ведем длинную игру и не должны терять самообладание и поддаваться минутным порывам.

Чезаре стоял с ничего не выражающим лицом.

– По одному врагу за раз, отец, – тихо сказал он. – Я понимаю. Но когда…

– Пусть я ничего не знаю. У меня много дел, предстоит собрать коалицию против ластоногого французского короля. А сейчас я собираюсь помолиться. И, полагаю, ты займешься тем же.

– А как быть с моей матерью?

– Сначала молитва. А потом я расскажу все о твоей маме.

К ее чести, когда пришло время, Ваноцца покинула свой дом и виноградники без слез и дебатов. Она поселилась в скромных апартаментах в замке Святого Ангела и не просила о большем. Хотя Сангалло проработал здесь добрых два года, пытаясь превратить мавзолей в жилище, от мертвого камня исходил гнетущий холод, и в разгар зимы увешанные гобеленами комнаты были сплошь поражены плесенью.

Если Джулия Фарнезе и поселилась где-то рядом, Ваноцца ее не видела. Не видела она и папу. И он не искал с ней встречи. Первую половину дня Ваноцца посвящала хозяйственным делам (она взяла с собой свои счетные книги), а после сидела и смотрела на город, в котором прошла вся ее жизнь. Из высокого замкового окна открывался отличный вид на ее двухэтажный дом и таверну по другую сторону моста. Она представляла, как стоит в своей спальне и смотрит на замок Святого Ангела. Во всем городе нет места лучше. Во время праздников мост заполняли паломники, шествующие к собору Святого Петра. Их было так много, что казалось, будто идут они не по камням, а по какому-то чудесному мосту из человеческих душ, стремящихся к Богу. Многие спали на площади или на ступенях собора, пристроившись на тюфяках, взятых в аренду у встречающихся на протяжении всего маршрута торговцев. Но те, кто шел к Богу не с пустым карманом, могли позволить себе устроиться с большим комфортом в одной из семи комнат (по четыре кровати в каждой) постоялого двора Ваноццы. Двери открывались на рассвете и закрывались вскоре после заката, хотя при наличии места сюда принимали и припозднившихся путешественников, если они стучались вежливо и платили вперед. Утром постояльцы пили разбавленное водой вино или молоко, отправлялись в следующий из семи главных соборов Рима и (если не постились) возвращались отведать жареного карпа или поросенка. За пятнадцать лет, с тех пор, как она купила этот дом на средства от продажи украшений, полученных от любящего ее тогда кардинала, она заработала на нем вчетверо больше, и чуть ли не каждый месяц ей приходилось отвергать предложения о покупке. Разумеется, теперь его захватили французы. Она старалась не думать о царящем там сейчас хаосе. Двумя годами ранее затопило первый этаж таверны. Кровати поплыли вниз по Тибру, одна из них – с перепившим накануне паломником, и эта картина была еще свежа в ее памяти. Французы как паводок – нанесут ущерб и отхлынут.