Укрощение королевы - Филиппа Грегори

Я тихо улыбаюсь. Меня всегда восторгала упрямая отвага короля.

Астроном кланяется:

– Да, разумеется, таковы мои предсказания.

– Дойдем ли мы до Парижа?

Вопрос очень опасен. Все королевство, весь двор отчаянно не желали, чтобы король продвигался походом слишком глубоко во Францию, но ни у кого не хватало смелости сказать ему об этом.

– Вы дойдете так далеко, как захотите, – благоразумно отвечает астроном. – Такой полководец, как вы, с вашим опытом сражений за свою землю, будет сам решать, куда и как продвигаться, как только увидит размеры и размещение сил противника, ландшафт, погоду и боевой дух своих солдат. Единственное, что я могу здесь посоветовать, это не возлагать слишком тяжелые для выполнения задачи на саму армию. Но что может сделать с такой армией, как ваша, такой король, как вы? Об этом не знают даже звезды.

Король доволен предсказанием. Он кивает пажу, и тот протягивает Кратцеру тяжелый кошель. Все присутствующие в тот момент рядом стараются не ощупывать его взглядами.

– А что там у нас с Венерой? – спрашивает король с тяжелой улыбкой. – Что станет с моей любовью к королеве?

Я снова радуюсь, что здесь нет Томаса, что он этого не слышит. Что бы он сейчас обо мне ни думал, я не хочу, чтобы он видел, как король держит свою тяжелую руку на моем плече и поглаживает меня по шее, как своего пса, свою кобылу. Как король облизывает свои тонкие губы и как я держу на лице заинтересованную улыбку.

– Королева была рождена для счастья, – заявляет Кратцер.

Я не могу скрыть своего изумления. Мне никогда даже в голову не приходили подобные мысли. Я была рождена, чтобы способствовать возвышению своей семьи; может быть, Господь призвал меня помочь Англии сохранить истинную приверженность вере и Церкви; но чтобы я была рождена для счастья… Об этом я никогда не задумывалась. У меня никогда не было цели стать счастливой.

– Вы так считаете?

Он кивает.

– Я посмотрел на положение планет в день вашего рождения, и мне стало ясно, что вы должны будете несколько раз вступить в брак, а в самом конце вашего жизненного пути обретете счастье.

– Вы это увидели?

– Он увидел, что ты найдешь счастье в третьем браке, – пояснил король.

Я расцветаю самой лучшей из своих улыбок.

– Это счастье теперь заметно каждому.

– Ну вот, опять, – устало подает голос Уилл. – Я сам мог бы все это предсказать и забрать себе этот чудный кошель с монетами. Что, будем теперь рассматривать счастье божественной Екатерины?

– Пни его, – рекомендует мне Генрих, и весь двор хохочет, когда я делаю вид, что отвожу ногу для пинка, а Уилл откатывается в сторону, подвывая, как пес, и держась руками за ягодицы.

– Королеве написано на роду выйти замуж по любви, – говорит Кратцер, пока Уилл ретируется на другую сторону комнаты. – И духом, и существом она создана для того, чтобы любить глубоко и с самоотречением, – серьезно произносит он. – Однако мне видится, что ей придется заплатить за эту любовь великую цену.

– Ты хочешь сказать, что ей придется взять на себя тяжелейшее бремя и заботы во имя любви? – мягко уточняет король.

Астроном немного хмурится.

– Боюсь, что эта любовь подвергнет ее смертельной опасности.

– Любовь мужа сделала ее королевой Англии, – заявил Генрих. – А это – величайшее и самое завидное положение, которое может получить женщина. Все завидуют ей, а наши враги только и ждут ее низложения. Но моя любовь и моя власть стоят на ее защите.

В комнате повисла тишина – присутствующие явно тронуты словами короля и его чувствами. Генрих подносит мою руку к губам и целует ее, и я понимаю, что потрясена тем, что он любит меня и объявляет об этом публично. Затем кто-то из экзальтированных придворных рушит все волшебство момента, восклицая:

– Ура!

Король раскрывает свои объятия, и я приникаю к его теплой груди. Он наклоняет ко мне лицо, и я прижимаю губы к его полной влажной щеке. Потом он отпускает меня, и я отхожу в сторону от стола и от астронома. Нэн оказывается рядом со мною.

– Попроси королевского астронома составить мой гороскоп и принести его, когда я за ним пошлю, – говорю я ей. – Только предупреди его, чтобы он не распространялся об этом и обсуждал его только со мной.

– Тебя что из сказанного заинтересовало больше: любовь или опасность? – прямо спрашивает она.

– И то, и другое, – так же прямо отвечаю я.

Дворец Уайтхолл, Лондон

Лето 1544 года

Предсказания астролога убеждают Генриха выбрать время для выступления войск, ориентируясь на самую высокую точку положения Марса. Медики накладывают тугую повязку на рану короля и дают ему снадобья, притупляющие боль и погружающие его в приподнятое настроение, как юношу – в восторг и упоение перед первой битвой. Тайный совет уступает энтузиазму короля, и его члены прибывают во дворец Уайтхолл, чтобы посмотреть, как королевский флот поднимает паруса и отправляется в Грейвсенд, чтобы оттуда идти в Дувр. Оттуда он направится через пролив, чтобы встретиться с императором Испании и договориться о совместном наступлении их двух армий на Париж.

Королевские покои в Уайтхолле полны картами и списками оружия, снаряжения и провианта, который необходимо подготовить перед походом. От войск, размещенных во Франции, уже приходят жалобы о том, что им недостает пороха и картечи, и мы уже начали опустошать приграничные земли Шотландии, чтобы набрать необходимое для похода. Каждый день без исключения король замечает, что единственным человеком, который мог организовать наступление, был кардинал Уолси и что те, кто замучил этого великого олмонера, должны сами гореть в аду за то, что лишили Англию величайшего сокровища в его лице. Иногда Генрих путает его имя и принимается проклинать подлецов, лишивших его Томаса Кромвеля. И тогда все пребывают в некоем странном смущении, словно боясь, что облаченный в красное кардинал, услышав зов своего хозяина, вот-вот встанет из могилы, словно король обладает способностью не только казнить своих приближенных, но и обрекать их после на вечное служение себе и телом, и вечною душой.

Мы с фрейлинами вышиваем знамена и готовим полосы льняной ткани на перевязи. Я вышиваю нарядный дублет с розами Тюдора и геральдическими лилиями для короля, как вдруг дверь в мои покои открывается и в нее входит полдюжины дворян в сопровождении Томаса Сеймура. Его красивое лицо, как всегда, бесстрастно.

Я ловлю себя на том, что смотрю на него с ужасом и смятением, напрочь забыв про иглу. С тех пор как больше года назад, на рассвете, мы расстались как любовники, пообещав не заговаривать и не искать общества друг друга, он ни разу не посмотрел на меня. Даже ощущение божественного призвания не избавило меня от страсти к этому человеку, как бы я об этом ни молилась. Каждый раз, входя в комнату, я в первую очередь ищу его лицо и каждый раз, когда вижу его танцующим с одной из фрейлин, ненавижу ее за то, что его рука лежит на ее талии, что его голова наклоняется к ней, за то, как она распутно розовеет от его внимания. Я никогда не ищу его за обедами, но каким-то образом он всегда оказывается там, где я могу видеть его краем глаза. Внешне я всегда бледна и неподвижна, но внутри сгораю от страсти. Я жду каждое утро по дороге на мессу, на завтраке, на охоте. Я делаю все, что от меня зависит, чтобы никто не замечал, что я на него смотрю, и никто не догадывается, как остро я ощущаю его присутствие, когда он входит в комнату, кланяется мне или просто проходит мимо, присаживается у окна или тихо беседует с Марией Говард. Утром и вечером, на завтраках и обедах я слежу за тем, чтобы мое лицо оставалось бесстрастным, когда мой взгляд натыкается на его темные локоны, и я тут же скольжу глазами мимо, словно его не замечала.