Волшебники - Лев Гроссман

Джош осваивал дребезжащее пианино в холле верхнего этажа. Прочие, лежа на траве, слушали, как он бесконечно долдонит «Душу и сердце» — они должны были уже на стенку от этого влезть, но почему-то не лезли.

Дворецкий Чамберс регулярно поставлял им редкостные бутылки из погребов Брекбиллса, которые все равно следовало почистить. Элиот, единственный тонкий ценитель, пытался передать другим мастерство дегустатора. Квентин, принципиально отказываясь сплевывать, каждый раз напивался, забывал, что выучил прошлым вечером, и начинал с нуля. Каждое утро он говорил себе, что больше в рот не возьмет алкоголя, но к пяти вечера менял мнение.

Как-то, в особенно знойный день, все пятеро сидели посреди Моря. Они задумали испробовать коллективное заклинание, увеличивающее слух, зрение и физическую силу на пару часов. Викинги перед набегами делали то же самое, но чары эти, насколько физики знали, не применялись уже с тысячу лет. Руководивший квинтетом Джош признался, что не уверен даже, работают ли они вообще, — известно, какими хвастунами были жрецы у викингов.

Сегодня они начали прикладываться к бутылке с самого ланча. Тогда же Джош объявил, что, в принципе, все готово, и раздал всем по экземпляру рунического текста, который собственноручно переписал шариковой ручкой — но когда они добрались до места и начертали на траве черным песком нужный знак, было почти четыре. Дальше требовалось петь хором; физики, имея в составе напрочь лишенных слуха Дженет и Квентина, все время сбивались и начинали сначала.

Кое-как одолев заклинание, они сидели, смотрели на небо, на часовую башню вдали и вслушивались в себя — не прибавилось ли чего. Квентин сбегал в лес пописать. Когда он вернулся, Дженет помянула некую Эмили Гринстрит.

— Не говори только, что знала ее, — сказал Элиот.

— Я и не говорю. Помнишь эту корову Эмму Кертис — мы с ней в одной комнате жили на первом курсе? У нее есть кузина, которая живет в Лос-Анджелесе рядом с моими родителями. На каникулах я с ней пообщалась. Она тогда была здесь и рассказала мне всю историю.

— Надо же.

— А ты собираешься рассказать ее нам, — предположил Джош.

— Под большим секретом. Чтоб нигде никому.

— Эмма не корова, — заметил Джош, — а если и корова, то очень горячая. Японской породы. Она хоть заплатила тебе за то платье, которое облевала? — Ему, похоже, было все равно, подействовало заклинание или нет; он лежал на спине, глядя в безоблачное небо.

— Счас, заплатила. Теперь она где-то в Таджикистане, что ли, — спасает исчезающий вид кузнечиков. Вроде бы. Корова такая.

— Кто это, Эмили Гринстрит? — спросила Элис.

— Эмили Гринстрит, — со смаком начала Дженет, — была первым за сто пятьдесят лет человеком, добровольно ушедшим из Брекбиллса.

Сенсационное заявление уплыло вверх, как сигаретный дым. На Море сильно припекало и не было никакой тени, но лень мешала им куда-то переползти.

— Поступила она лет восемь назад. Родом, кажется, из Коннектикута, но не из того навороченного, где у всех деньги, родство с Кеннеди и болезнь Лайма. Из Нью-Хейвена или Бриджпорта, типа того. Тихая такая мышка…

— Почем ты знаешь, что мышка? — перебил Джош.

— Ш-ш! — Элис хлопнула его по руке. — Не встревай, я хочу послушать. — Полосатое одеяло, на котором они все лежали, было разостлано поверх бывшей песчаной руны.

— Знаю от Эмминой кузины. Кто тут вообще рассказывает? Раз я говорю, что она мышка, значит, у нее был хвост и ела она один швейцарский гребаный сыр. Эмили была из тех незаметных девочек, которые дружат с такими же незаметными девочками. Никто не может сказать, нравятся они тебе или нет. У них слабые подбородки, шрамы от ветрянки и большие очки. Подло так говорить, я знаю, но они всегда где-то сбоку.

Училась она хорошо и потихоньку добралась до третьего курса, где вдруг и выделилась: влюбилась в профессора. В них все влюбляются, это да — особенно мы, девчонки, у нас ведь у всех папочкин комплекс. Обычно мы благополучно преодолеваем этот период и переходим к лузерам своего возраста, но только не Эмили. Она полюбила страстно, глубоко и безумно — «Грозовой перевал», все дела. Стояла ночами у него под окном. Рисовала в классе его портреты. Плакала при луне, рисовала в классе луну и опять-таки плакала. Потом впала в депрессию, вечно ходила с опухшими глазами. Начала одеваться в черное, слушать «Смитс», читать Камю в оригинале. И тусоваться у Вуфи.

Все застонали. Фонтан в Лабиринте, о котором шла речь, официально назывался Ван-Пельт в честь жившего в восемнадцатом веке декана — но поскольку изображал он Ромула и Рема, сосущих волчицу с большим количеством отвисших сосков, его переименовали в Вуфи. Там собиралась местная богема и готы.

— Теперь, когда у нее появилась Тайна с большой буквы, ее, как ни странно, заметили: все хотели знать, что это за Тайна такая. И скоро в нее влюбился один разнесчастный парень. Она ему не отвечала взаимностью, потому что берегла чувства для профессора Секси, но пользу из этого извлекла — раньше-то в нее никто никогда не влюблялся. Ходила с ним всюду и флиртовала при всех в надежде, что ее истинная любовь начнет ревновать.

Перейдем теперь к третьей вершине нашего треугольника. Профессор по всем статьям не должен был поддаваться чарам студентки Эмили — посмеяться над ней в учительской и забыть, — но он почему-то поддался. Может, у него был кризис среднего возраста и он хотел вернуть утраченную юность посредством романа с мисс Гринстрит. Еще и женатый был, идиот.

Мы никогда не узнаем, что между ними было, но зашло все достаточно далеко. Потом профессор Секси то ли получил свое, то ли опомнился и пошел на попятный.

Эмили, само собой, еще больше обготилась и обрыдалась — Гори[25]отдыхает, — а мальчик носил ей цветы и подарки и подставлял плечо.

Вы, может, знаете — я не знала, — что Вуфи тогда кое-чем отличался от прочих фонтанов. Потому-то все стукнутые и таскались туда. Человек не сразу замечал, что, глядя в него, не видишь своего отражения — только небо. И если небо в этот день, например, затянуто облаками, то в фонтане оно синее. Или наоборот. Стремное, короче, отражение. А иногда смотришь и видишь кого-то другого: эти люди выглядят удивленными, как будто посмотрелись в какой-то другой фонтан и увидели там не себя, а тебя. Кто-то, в общем, поменял местами отражения двух фонтанов. Кто и зачем это сделал и почему декан не исправил все как было, мне неизвестно.

Человек начинал думать, что это больше чем отражение — что можно нырнуть в фонтан, а вылезти где-нибудь в другом мире. С этими фонтанами всегда было что-то нечисто. Вы знаете, что они здесь были еще до Брекбиллса? Это колледж построили около них, а не наоборот. Так, во всяком случае, говорят.

Элиот фыркнул.

— Да, милый, люди так говорят. Ну, в общем, Эмили вечно торчала у Вуфи, курила и что-то обдумывала. Столько времени там провела, что начала узнавать одно из лиц в глубине, девочку, торчавшую у другого фонтана. Назовем ее Дорис. Та ее тоже заметила, и они стали махать друг дружке, здороваться как бы. Дорис, наверно, тоже была плаксивая — родственные души, короче.