Ящер - Эрик Гарсия

Мы сбиваемся в ревущую груду когтей, никто не в состоянии высвободить конечности, нет ни времени, ни возможности сорвать маски, выплюнуть челюсти. Хвост Гарри свободен и яростно молотит повсюду — если он пытается настичь меня, то может с тем же успехом попасть по себе самому, а я, вцепившись в него, тянусь к глазам, ушам, любой доступной плоти. Кровь и пот брызжут на обшивку автомобиля. Энглберт тоже в общей куче, и мне кажется, его когти оставили глубокий след в боку Гарри…

— Кончай… кончай это дело, — задыхаясь, хрипит Гарри. — Тебе… никогда… не победить…

Дальнейшее обращается в рев, потому что я, отыскав в себе скрытые запасы энергии, поднимаю и валю Бронтозавра, для начала прижимая его лицом к сиденью. Я отвожу назад правую лапу, напрягаю мускулы, готовый немедля покончить с этим делом… и тут ощущаю электризующую вспышку боли, четыре острых шприца вонзаются мне под ребра. Позади мелькают когти Энглберта, залитые моей кровью.

Я верчусь штопором, вытянув лапы, описывая когтями широкие круги, не имея представления, куда приходятся удары, да и не заботясь об этом, пока они вонзаются хоть куда-нибудь, хоть во что-нибудь…

Они вонзаются в шею водителя.

Он тяжело валится на руль, нога мертвым грузом вдавливает до отказа педаль, и машина летит с проселочной дороги. Шум теперь просто ужасающий, и я не различаю, где рык, где рев, где визг, где грохот мотора, потому что когти все мелькают, и хлещет кровь, и плоть рвется в клочья под яростным напором, а когда я на миг выныриваю из схватки за глотком воздуха, то успеваю заметить в переднем стекле стремительно приближающееся огромное дерево, и в тот момент, когда я вновь погружаюсь в хитросплетенье изодранных человеческих оболочек и мяса динозавров…

Крушение.

Это своего рода сон, хотя я вполне сознаю, что лежу на полу лимузина, весь залитый кровью, с выпущенными когтями и лапой, застрявшей в разорванной обшивке переднего сиденья. В этой… галлюцинации, если можно так выразиться, к машине приближается молодая женщина человечьего рода — та самая женщина, что уже снилась мне, — и смотрит на мое распростертое тело. Я пытаюсь помахать, пытаюсь моргнуть, пытаюсь показать, что нуждаюсь в помощи, но все бесполезно. Она открывает дверцу автомобиля, и голова моя со стуком падает. Я не в состоянии шевельнуться. Страх нарастает.

Совершенно беспомощный, я наблюдаю, как эта женщина, чьи черты ясно различимы, но лицо целиком по-прежнему скрыто ярким светом, исходящим от ее волос, нагибается ко мне, словно мать, укрывающая в ночи своего ребенка. Наши взгляды встречаются, и в ее глазах я вижу свое отражение. Она улыбается, и я успокаиваюсь. Все так же безмолвно уста ее приоткрываются и тянутся к моим. Мы сливаемся в поцелуе, и я не способен сжать губы. Рот раскрывается, устремляется наружу язык…

А она слизывает кровь с моего лица, с ухмылкой всасывает ее губами. Я кричу и снова теряю сознание.

Водитель мертв. Гарри тоже мертв. Энглберт нет, хотя он без сознания и вполне может проваляться так еще несколько часов. Все трое вылетели через переднее стекло, когда мы врезались в старый дуб, и у меня не находится слов, чтобы выразить благодарность создателям передних сидений «линкольна», достаточно прочных, чтобы выдержать напор Велосираптора, несущегося со скоростью шестьдесят миль в час. Мне кажется, что это не входит в стандартную программу испытаний на безопасность.

Я прихожу в себя на полу в задней части лимузина в точности так, как во сне, весь в крови, частично своей собственной, частично чужой, и вываливаюсь на мягкую землю. Требуется время, чтобы хоть как-то сориентироваться. Судя по всему, шоссе где-то поблизости: в отдалении я едва различаю шум моторов и клаксонов. Как всегда, у меня первым пунктом на повестке дня стоит очистка территории, и хотя это занимает уйму времени, я ухитряюсь натянуть облачения на Гарри и Энглберта, ценой неимоверных усилий убрав когти и нацепив перчатки. Если по какой-то причине Энглберт, очнувшись, не сможет справиться с ситуацией или вообще загнется от множественных ран, то я не могу позволить, чтобы случайный прохожий-человек обнаружил посреди Нью-Джерси груду полуоблаченных мертвых динозавров.

Надеюсь, что быстрый осмотр лимузина поможет уяснить, кто велел прикончить меня. Но багажник пуст, бардачок тоже, если не считать обычных документов на машину. Даже техпаспорт не помогает: владельцем числится некий Сэм Донавано — имя совершенно незнакомое. Поспешно обыскав мертвого водителя, я обнаруживаю бумажник и стопку документов — вполне достаточно, это и есть мистер Донавано.

Мое собственное облачение, хоть и разодрано, но явно подлежит восстановлению, и если мне удастся очистить его от всяческих телесных выделений, то я вполне смогу добраться до города. Я в состоянии перетянуть самые кровоточащие раны жгутами из рубашки Гарри, и какая же радость, что на этот раз мне не нужно переводить на перевязочный материал собственную одежду. Потребуется время, чтобы поймать машину до города, — даже если бы я слегка не кровоточил, остается хромота, так что я волочу свое бедное измученное тело, словно законченный бродяга, — а солнце уже готовится нырнуть за горизонт. Впрочем, темнота лишь поможет мне скрыть повреждения, а это как раз то, что требуется сейчас больше всего. Я сажусь под дуб и стараюсь не вырубиться.

План мой прост: дожидаюсь сумерек, а потом возвращаюсь в город и относительную безопасность моего гостиничного номера. Там я разоблачусь, погружусь в восхитительное облако постели и завершу этот день, отключившись в третий и последний раз.

Это в том случае, если больше никто не попытается меня убить.

Нет покоя нечестивцам.[6]Не успеваю я вернуться в номер, стянуть облачение, принять столь необходимый мне душ, зашить кучу зияющих прорех в своей псевдоплоти, вновь натянуть человечью шкуру и начать переодеваться ко сну, как слышится стук в дверь. Я ковыляю пингвиньей походкой, на ходу натягивая штаны, и смотрю в глазок. Не может быть лишних предосторожностей с народом, что желает меня убить.

Это портье, славный парень по имени Альфонс, с которым я имел счастье познакомиться, покидая сегодня утром отель. Я открываю дверь.

— Добрый вечер, мистер Рубио, — слегка кланяется он. — Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства. — Я медлю. — Разве что вы хотите оповестить меня о чем-нибудь в этом роде.

— О нет, сэр. Для вас послание.

Я бросаю взгляд на телефон: индикатор сообщений не светится. Альфонс, должно быть, понял мое недоумение, так как продолжает:

— Я предпочел вручить вам его собственноручно, мистер Рубио, ибо таково было пожелание дамы, доставившей его мне.

Дамы? Альфонс кладет маленький розовый конверт на мою протянутую ладонь и получает взамен пять долларов. Довольный портье благодарит, желает мне доброго вечера и удаляется. Я закрываю дверь и сажусь на кровать.