Ящер - Эрик Гарсия

Сара качает головой:

— Здесь не разрешают входить в зал с напитками. Я пойду с вами.

Когда мы выбираемся из партера — всю дорогу мужчины человечьего племени с вожделением пялятся на Сару, и хотя она не моей породы, я все равно задираю нос, — немногочисленные бары «Принца Эдуарда» уже забиты полупьяными театралами, жаждущими расширить сознание для восприятия второй части этого опуса. Мы с Сарой занимаем очередь за парой динов, облаченных пожилыми супругами. Их запахи — красное дерево, тлеющее в камине, — почти один от другого неотличимы, и хотя то, что с годами запахи мужа и жены становятся все более и более похожими, — это лишь старая сказка, ежедневно я получаю эмпирические свидетельства, заставляющие в нее поверить.

Пожилые супруги оборачиваются — должно быть, уловили мой запах — и кивают мне: дружеское приветствие, с которым мы, динозавры, иногда обращаемся к незнакомцам нашего рода, подобно владельцу старинного автомобиля, сигналящему товарищу по увлечению, сидящему за рулем такого же обтекаемого «мустанга» 1973 года. Но затем они видят Сару — обоняют Сару или, вернее говоря, не обоняют Сару, — и улыбки их вянут, тут же сменяясь гримасами отвращения.

Мне хочется завопить: «Она — свидетель! Может, и приятельница, но не более того!» С другой стороны, слишком горячо протестовать тоже не хочется.

— Длинная очередь, — говорю я лишь для того, чтобы нарушить молчание.

— Да уж, — кивает Сара. — Так можно не успеть к началу второго акта.

— Да. Верно. Не хотелось бы пропустить.

— Так вам нравится? — интересуется она, обольстительно теребя юбку изящным кулачком.

— Представление? Конечно. Он человек, он зверь… он Мэнимэл. Как можно пропустить такое?

— А-а. — Она кажется разочарованной.

— А вам?

— О, конечно, конечно. То есть я хочу сказать, чему же тут не нравиться, так? Тут тебе и леопарды, и…

— И тигры, — монотонно поддакиваю я.

— Точно. И тигры.

Мы лжем. Оба. И оба это понимаем.

Хихикая, мы рука об руку пересекаем вестибюль, спускаемся по лестнице и покидаем «Принц Эдуард», словно школьники, впервые прогуливающие урок.

Часом позже мы все еще пересмеиваемся, хотя самое заразительное веселье иссякло пятнадцать минут назад. На некоторое время мы оказались в затруднительном положении, один приступ хохота сменялся другим, так что у нас никак не получалось сделать заказ в маленькой греческой таверне, которую мы обнаружили неподалеку от театра. В конце концов я был вынужден прикусить язык, чтобы прекратить смех, чуть не сменившийся слезами и поездкой в больницу: у меня отвалилась коронка, и настоящий, острый зуб с совершенно неожиданной силой прищемил язык. К счастью, я ухитрился сделать вид, что мне срочно нужно в туалет, закрепил там коронку, удостоверился, что язык мой во время обеда не выскочит изо рта прямо на колени Саре, и ко второй попытке принять у нас заказ успел вернуться к столу. И теперь мы ждем, беседуем, пьем.

— Нет, нет… — Сара потягивает вино, и губы ее оставляют на стекле изысканный красный отпечаток, — …вовсе не так. Я вполне могу себе представить, что кому-то это по вкусу.

— Но не вам.

— Не мне. Антропоморфизм очень хорош и все такое, но…

— Богатое слово, мэм…

— …но мне трудно представить себе, что весь мир населен человеко-кошками, которые живут среди нас по своим законам, а мы и понятия о них не имеем.

— Не достоверно?

— Нет, просто неинтересно.

Прибывают закуски, и мы лениво макаем лепешки в хумус, цацики и тараму. Наш официант настолько грек, что дальше некуда — на Хэллоуин он нарядился в жилет с открытой спиной а-ля Зорба, — и оглашает коронные блюда с таким удовольствием, что каждое слово аппетитно само по себе. Сара советуется со мной относительно выбора, и я предлагаю «греческое ассорти», рассудив, что всегда смогу стянуть оттуда то, что ей окажется не по вкусу.

Я дохожу до того, что вылавливаю по возможности весь базилик и укроп из собственной порции; процедура почти автоматическая — вилка погружается и поднимается, прежде чем я успеваю проконтролировать движение. Что бы мы ни делали сейчас — я и Сара, — все почему-то кажется правильным, и впервые за долгое время я не ощущаю потребности пожевать травки. Что касается Сары, то она просит меня помочь с базиликом на ее блюде, и поскольку на нее он нужного действия все равно не произведет, я только рад оказать ей подобную услугу.

Щурясь в полумраке ресторана, Сара пристально изучает мое лицо, так что лоб ее морщится очаровательными дюнками. Ее взгляд блуждает по моей физиономии, делая остановки на носу, на губах, на подбородке.

— Я что, запачкался? — Неожиданно смутившись, я хватаю салфетку и судорожно вытираю губы и подбородок, дабы начисто удалить греческие деликатесы, осевшие на моем лице.

— Вовсе нет, — хихикает Сара. — Это… я имею в виду… усы.

— Вам не нравится?

Должно быть, Сара увидела, что я задет, так как поторопилась уверить меня в обратном:

— Нет-нет, мне нравится! Очень! Просто когда я увидела вас… ну, вчера вечером… вы были чисто выбриты.

На это мне сказать нечего. Изменения в облачение вносятся, как правило, постепенно, дабы создать впечатление естественного процесса, — к примеру, серию грудных мускулов от Нанджутсу, о покупке которой я подумывал в годы самовлюбленности, следует наращивать не один месяц, — но усы, насколько мне известно, всегда были короткой дорожкой к мужественности.

— Они фальшивые, верно?

— Конечно нет! — негодую я. — Такие же настоящие, как все остальное.

Сара снова хихикает, импульсивно склоняется ко мне и что есть сил дергает ус. Это, как правило, не больно, однако тонкий слой эпоксидной смолы под маской передает рывок истинной шкуре, так что мое «ой!» вполне натурально.

Изрядно сконфуженная Сара, густо покраснев, отворачивается:

— Простите! Я, правда, думала…

— В нашей семье волосы растут быстро, — говорю я, стараясь вернуть разговор в легкомысленное русло. — Моя мать была из породы терьеров.

Сара смеется, и я с радостью вижу, как встает и с извинениями покидает столик ее досада.

— Если вам не нравится, я могу сбрить их.

— Честное слово, нравится. Клянусь. — И она крестит сердце изящным пальчиком.

Мы едим дальше. И пьем. И болтаем.

— Как продвигается дело? — спрашивает она, наполняя бокал.

— Это деловой ужин?

— Нет, если вам этого не хочется.

Это намек? Надо быть начеку.

— Нет-нет, все просто замечательно. Дело далеко не закрыто. Улики, улики и еще раз улики, вот жизнь детектива. Соедини их, охлади до готовности и смотри, что получилось.