Перуну слава! Коловрат против звезды - Лев Прозоров

Теперь, кроме воющего клича, стали слышны и членораздельные вопли – вовсе не приветственные.

– Бледнокожие собаки!

– Ковырятели земли!

– Бабьи подстилки!

– Эгей! – заорал Вольгость, привставая в стременах. Надо сказать, что холодом его по загривку обдало, когда орда летела прямо на них. – Какие у вас имена красивые! А меня Верещагой кличут!

– Трусы! – заревел, почти налетая на Вольгостя и тут же уходя в сторону, бородач-печенег. – Жалкие суслики, убирайтесь в норы!

– Ай, храбрецы степные, – орал в ответ Вольгость. – На двоих-то нас всего-то по сотне выставили! Справитесь ли?

Впрочем, бородач уже скрылся в потоке оскаленных морд, конских и печенежских, и больше Верещага не тратил время, отвечая на рёв этого потока, а ругался сам, отрываясь за месяцы почти полного молчания во время странствия с Бояном.

Потом воющее и ревущее море схлынуло в стороны, а в Бояна и Верещагу вцепились несколько пар рук и, выдернув из сёдел, опустили на землю, продолжая держать крепкой хваткой. Рослый печенег, рыжебородый, с забранными на макушке в хвост волосами, голый по пояс, с изображениями хищных зверей на руках, плечах и груди, вскинул к небу палаш – и бросил полосу лезвия вниз, к лицу Бояна, самую малость не доводя до удара. И тут же ещё раз хлестнул сталью воздух у самой переносицы старого гусляра.

По лицу потомка рода Доуло можно было б решить, что в степи он один и как раз сейчас погружён в создание новой песни. Вольгость же только надеялся, что ему удалось не моргнуть, когда рыжебородый точно так же перекрестил воздух перед его горящим от ярости лицом.

Рыжебородый отступил в сторону, убирая оружие в ножны – а державшие Бояна и Вольгостя руки почти впихнули их в шатёр, над которым торчали три шеста с полотнищами и пучками срезанных с кожей волос.

В шатре чадили жировые светильники из спиленных на макушке конских и волчьих черепов. За их кругом старый печенег в косматых шкурах дёргал струны на странной снасти, более всего напомнившей Вольгостю деревянный половник с очень длинной ручкой. Сверху свисал бычий череп, расписанный черными и красными узорами и украшенный связками орлиных перьев вкупе с вездесущими пучками волос на коже. В середине же круга светильников из огромного котла горстями ели варённое с бараниной просо трое печенегов разных лет, одинаково голые по пояс, одинаково расписанные вгрызающимися одно в другое чудовищами, с одинаковыми золотыми гривнами на шеях, с золотыми бляшками в виде причудливых зверей на кожаных поясах и свисающих с них ножнах. Двое степняков были бородатыми, один – гололицым юнцом.

Струна «половника» под пальцами старого печенега издала на редкость заунывный звук, напоминавший не то рыдания позёмки, не то голодный скулёж степного волка.

– Что-то холодком потянуло, – сквозь полный рот проса выдавил гололицый.

– А по мне, так чем-то завоняло, брат, – отозвался бородач, обирая со своего украшения комья пропитанного жиром проса и отправляя их в рот. Вольгостя передёрнуло – было похоже, будто кочевник вытаскивает из бороды вшей и тут же их жрёт.

Что касается вони, то тут Верещаге оставалось не то позавидовать, не то посочувствовать тонкости обоняния кочевника – на его вкус, в шатре и так до того пёрло вонью жировых кадил-черепов, что больше было просто некуда. Среди такого Вольгость и дохлую лошадь не взялся б найти по нюху.

– Это побирушки припёрлись! – радостно известил сотрапезников третий тёмник и левой рукой швырнул под ноги невозмутимому Бояну полуобглоданный кусок баранины. – Пусть седая борода ест и проваливает, а то ещё сглазит от зависти.

После этих слов скалящийся степняк стал усердно плевать на сложенные щепотью пальцы правой руки, лоснящиеся от жира, и прикладывать, оплёванные, к середине лба.

– Брат мой не прав, – мягко ответил первый бородач. – Это не побирушка. Это посол от ябгу бледнокожих, которые живут в Куяве.

«Половник» загудел глумливо и презрительно.

– А какая… – тут гололицый прервался на звучную отрыжку. – Какая разница, брат? Побирушки, послы – все чего-то просят…

Трое тёмников дружно расхохотались.

Старый печенег как-то исхитрился вымучить из струн перебор, отозвавшийся не то конским топотом, не то звуком десятков тетив.

– Наверное, он будет просить клинки кангаров для народа болгар, – предположил тот бородач, что швырнул Бояну огрызок. Его борода была потемнее.

– Неее, он же сам из народа болгар, – лениво потянулся молодой печенег. – Он не станет нас просить об таком. Наверно, он хочет позвать нас на собак угур.

Улыбки на мгновение исчезли с мохнатых морд бородачей, сменившись хищным оживлением. Жадно тренькнули струны под пальцами старика, словно сказали «хорошо бы»…

– Хорошо бы было, брат, да, хорошо бы, – неторопливо проговорил тёмник с бородой посветлее. Резкий звук «половника» хлестнул кнутом. – Только ведь это мужчина не станет наводить нас на своих, понимаешь? А это – ковырятель земли, он слушает женщину, ту самую, которая ездила к румам выпрашивать их дохлого бога…

– Уж за дохлятиной могла б так далеко не таскаться, – сморщился темнобородый. – Я ещё помню, где валяется мерин, околевший во время прошлого кочевья. Так ты думаешь, он позовёт нас на болгар?

– Я думаю, брат, – отозвался светлобородый, насмешливо прищуриваясь, – он не за тем пришёл. Русы уже давно не ходят в походы. Наверно, он будет просить нас, чтобы мы не трогали его земли…

Три пары одинаково хищных взглядов смерили Бояна и стоящего за ним ученика. Палец старика в шкурах заскользил туда и сюда по единственной струне, добывая из неё зудение, нудное, как зубная боль, и какое-то… вопросительное.

– А почему этот побирушка молчит, братья? – спросил гололицый.

– Точно! – темнобородый покачал головой. – Почему ты молчишь? Боишься, да? Или слюной захлебнуться боишься? И мяса не ешь… – он кивнул головою на валяющийся под ногами Бояна на узорчатом ковре огрызок.

– Может, бледнокожий не знает наших слов? – озабоченно спросил светлобородый тёмник.

– Пхе, даже бледнокожие не так глупы, чтоб отправить послом глухонемого чурбана… – гололицый вновь запустил горсть в просо.

– Тогда почему ты молчишь, а? – повторил темнобородый.

И тут Боян наконец заговорил.

– Я не охочусь на детёнышей, – проговорил он сухо, разглядывая высокие причёски тёмников. – Я не стригу мокрых ягнят. Я не разговариваю с сопливыми щенками, когда рядом отец.

– Что ты сказал?! – едва ли не в один голос рявкнули тёмники, поднимаясь с подушек. Палаши зашипели, покидая ножны. Вольгость сжал зубы и ухватился за рукоять ножа.

– Отец печенегов, – негромко и спокойно повторил Боян, глядя мимо трёх воинов. – Я не знаю, зачем ты спустил на меня этих щенят, но не пора ль поговорить и нам с тобою?