Любовь и война. Великая сага. Книга 2 - Джон Джейкс

Чарльз схватил его за дорогую рубаху, и она порвалась, когда он одним рывком поднял Грэмма на ноги.

– А теперь послушайте меня, Грэмм. Я намерен созвать особый трибунал, в который полковник Хэмптон назначил меня пять минут назад, а потом сделать все, чтобы вы получили максимальное наказание – тридцать один день тяжелых работ. И вы их отработаете до последней минуты, если только раньше нам не придется выступить против янки – в таком случае вас накажут они, когда какой-нибудь удалец снесет вам голову, потому что вы слишком глупы, чтобы быть солдатом. Зато вы падете смертью храбрых.

Он толкнул Грэмма с такой силой, что молодой человек рухнул на книжную этажерку, отлетел в сторону и ударился о задний шест палатки. Стоя на одном колене и держась рукой за шест, рядовой с бешенством уставился на Чарльза.

– Нам следовало выбрать в капитаны джентльмена, – сказал он. – В следующий раз мы так и сделаем.

Кипя от гнева, Чарльз вышел из палатки.

– Прошу, джентльмены. Отличные горячие устрицы по-креольски. Зажарены до хруста и только для вас.

Все это было произнесено с такой подчеркнутой вежливостью, что граничило с насмешкой. Наклонившись вперед, раб Амбруаза Пелла Тоби протянул гостям серебряный поднос, на котором стояли закуски в маленьких фарфоровых блюдцах. Его заставили помогать нанятым слугам – двум бельгийцам весьма жуликоватого вида. Негру было около сорока; и в противоположность услужливой позе взгляд его выражал сдержанное негодование. По крайней мере, так показалось Чарльзу.

Для себя Чарльз уже давно называл такое поведение «Ай да Старина Джон». По его теории, чем искуснее раб умел притворяться, тем больше была вероятность, что он ненавидит своих хозяев. Нельзя сказать, чтобы Чарльз винил негров за их чувства; четыре года Вест-Пойнта и влияние людей, идеи которых отличались от привычных взглядов южан, во многом изменили его, и с тех пор его новые убеждения только укреплялись. Все рассуждения о защите рабства он теперь считал пустыми и к тому же вредными.

Большая полосатая палатка, принадлежавшая их гостеприимному хозяину, была наполнена светом свечей и звуками музыки – Амбруаз играл что-то из Моцарта на лучшей из своих двух флейт. Играл он хорошо. Одна сторона палатки была поднята и занавешена сеткой, которая служила хорошей защитой от ночных насекомых, но пропускала внутрь легкий прохладный ветерок. Чарльз, вымывшись и переодевшись в чистое, чувствовал себя лучше. Стычка с Грэммом изрядно подпортила ему настроение, поэтому неожиданная радость от пришедшей из Монт-Роял посылки была весьма кстати. Особенно тронула его надпись, выгравированная на лезвии сабли. Чарльз взглянул на изящные ножны с позолоченными ободками. Пусть этой сабле и недоставало практичности, которой так отличался клинок Хэмптона, сделанный в Колумбии, но для него это был самый лучший подарок.

Он разломил крошечной серебряной вилкой слегка приправленную специями панировку на устрице. Потом, проглотив изысканное лакомство, пригубил хорошего виски из уотерфордовского бокала, тоже привезенного с собой их новым другом Пьером Сербаковским. С этим утонченным молодым человеком они с Амбруазом познакомились во время экскурсии по лучшим ричмондским салунам.

Сербаковский имел звание капитана, но предпочитал, чтобы его называли князем. Он был одним из тех европейских офицеров, которые встали на сторону Конфедерации. Князь был адъютантом майора Роба Уита, который командовал полком луизианских зуавов, получивших прозвище Тигры. Этот полк собрал все отребье с улиц Нового Орлеана; и ни одно другое подразделение в Виргинии не прославилось таким количеством грабежей и разбоев.

– Думаю, виски уже достаточно, – сказал князь, обращаясь к Тоби. – Спроси Жюля, охладили ли уже шампанское, и если да, немедленно подавай.

Сербаковский любил командовать, но его манеры были слишком надменными даже для раба. Чарльз заметил, как, выходя, Тоби дважды сглотнул и поджал губы.

Он выпил еще виски, пытаясь приглушить чувство вины. Им бы с Амбруазом сейчас следовало не расслабляться за ужином, а проводить занятия со своими рядовыми, чтобы те потом хотя бы попытались применить худо-бедно усвоенные уроки на плацу. Ну да черт с ним, с этим чувством вины, подумал Чарльз. Вот сейчас еще выпью, и оно от меня отстанет. А завтра пусть снова возвращается.

Внезапно Амбруаз перестал играть и яростно почесал под правой подмышкой:

– Черт, я их опять подцепил! – Его лицо стало красным, как его кудри. Он был весьма щепетильным человеком и чувствовал себя униженным.

Князь откинулся на спинку складного стула, явно забавляясь.

– Позвольте дать вам маленький совет, mon frère, – произнес он по-английски с ужасным акцентом. – Ванна. Так часто, как только можно, и не важно, есть ли только плохое мыло и холодная вода, или вам противно стоять голым перед каким-нибудь низшим чином.

– Да моюсь я, князь! Но эти проклятые вши опять появляются!

– По правде говоря, они никуда и не исчезали, – сказал Чарльз, когда Тоби и бельгиец, что помоложе, внесли поднос с рифлеными бокалами и темной бутылкой в серебряном ведерке со льдом – предмете, столь редким на Юге, что стоить он мог, пожалуй, раз в десять дороже шампанского. – Они живут в твоей форме. Нужно выписать этим паразитам увольнительную.

– Что, выбросить мундир?

– И вообще все, что ты носишь.

– Чтобы покупать новый за свой счет? Да будь я проклят, если это сделаю, Чарли! За мундиры отвечает командир, а не джентльмены, которые у него служат.

– Или раскошеливайся, или чешись, – пожал плечами Чарльз. – Дело твое.

Князь засмеялся, потом щелкнул пальцами. Молодой бельгиец сразу шагнул вперед, Тоби явно не торопился. Неужели только Чарльз замечал недовольство раба?

– Восхитительный вкус, – сказал он, сделав первый глоток шампанского. – Интересно, все европейские офицеры так принимают гостей?

– Только те, чьи предки копили богатства способами, о которых лучше не упоминать.

Чарльзу нравился Сербаковский, а его история просто завораживала. Дед князя по отцовской линии был французом, служил в звании полковника в армии Наполеона и участвовал в походе на Москву. Тогда же он встретил молодую русскую аристократку; физическое влечение временно преодолело политические разногласия, девушка понесла, и ребенок родился тогда, когда полковник погиб во время бесславного зимнего отступления. В знак семейной и национальной гордости бабушка Сербаковского дала незаконнорожденному сыну свою фамилию и так больше никогда и не вышла замуж. Сербаковский стал военным, когда ему исполнилось восемнадцать, сначала в родной стране своей матери, потом за границей.

Пока Амбруаз тщетно пытался одновременно пить и чесаться, подали первую перемену – запеченную местную рыбу. За ней должно было последовать блюдо, приготовленное старшим бельгийцем, – цыплята, тушенные с чесноком по-провански.

– Как бы мне хотелось поскорее вырваться из этого лагеря и попасть в настоящее сражение, – заявил Амбруаз, принимаясь за рыбу.