Мертвая улика - Алексей Макеев

нас по пути убегать. Во-первых, далеко не убежишь, все равно поймаем. А во‐вторых, тогда-то сядешь точно. За соучастие.

– Не-не-не! – горячо заверил Гена. – Не побегу! Что я, дурак?

– А кто говорит, что ты дурак? – удивился Гуров. – Наоборот. Ты умный парень! Вот как славно мы с тобой поладили! Ну, поднимайся да и пойдем.

Идти оказалось не так и долго, Гена жил недалеко от дома престарелых. Пришли к двухэтажному, старой постройки дому, вошли в небольшую и захламленную квартиру.

– Не женат? – спросил Гуров, осматриваясь.

– Нет, – отчего-то засмущался Гена. – Не женат.

– Ну, какие твои годы, – ободрил Гуров. – Женишься еще.

Гена опустился на четвереньки и полез под кровать. Вскоре он оттуда вылез с картонной коробкой. Открыв коробку, вынул из нее обычный полиэтиленовый пакет, чем-то до половины набитый и перевязанный кусочком шпагата.

– Вот, – сказал Гена. – Пакет. А что в нем, я не знаю.

Гуров взял пакет, какое-то время с задумчивым видом подержал его в руках, будто взвешивая, затем развязал шпагат и заглянул внутрь.

– Письма, – сказал он, обращаясь к Федору Ильичу. – Как мы и предполагали…

Писем оказалось не так и много – не больше тридцати-сорока. Кроме них, в пакете была черно-белая фотография. На ней были изображены двое – молодые мужчина и женщина. Они сидели на скамье то ли в саду, то ли в парке, смотрели в объектив и беззаботно улыбались. На обратной стороне была надпись, сделанная порыжевшими от времени чернилами: «Миша, Лиза». И стояла дата шестидесятидвухлетней давности.

– Вот, – сказал Гуров, протягивая фотокарточку Федору Ильичу. – Миша и Лиза шестьдесят два года назад. Молодые, влюбленные, счастливые.

Федор Ильич взял фотокарточку, долго ее рассматривал, а затем произнес, обращаясь даже не к Гурову, а куда-то в пространство:

– А теперь их нет. Лиза убита, а Миша давным-давно превратился в Пыню.

Крячко пока не вернулся, он даже не звонил, но Гурова это не беспокоило. Он знал, что его друг даст знать о себе тотчас же, как выполнит порученное ему дело.

– Значит, так, – сказал Гуров. – Подождем Стаса, узнаем, что он раздобыл, а затем, втроем, начнем читать письма. Их немного, так что управимся быстро. А далее, думаю, перед нами вырисуется более-менее отчетливая картина взаимоотношений Миши и Лизы. И, надеюсь, проявится мотив убийства.

Крячко не позвонил, но возник перед Гуровым и Федором Ильичом собственной персоной после двух часов ожидания вестей от него.

– Фу-х! – выдохнул он, падая в кресло. – Насилу к вам пробился. Говорят, что посторонних пускать не велено. Представляете? Это я-то посторонний! Конечно, если бы на вахте сидела соблазненная мною девица, тогда, конечно, никаких проблем. Старая любовь не ржавеет, так что пропустила бы. Но сейчас на ее месте восседает какое-то сумрачное существо в женском обличье, так что… Не велено пропускать, и все тут. Насилу прорвался. Еще раз – фу-х!

Отдышавшись и отсмеявшись, Крячко стал серьезным.

– Значит, так, – сказал он. – Если вкратце, без всякой мелодрамы, то дело обстоит следующим образом. Милейшая Надежда Михайловна и такой же милый Михаил Ефимович Попов, он же дед Пыня, состоят между собой в самом тесном родстве. Она, значит, его дочь, а он, стало быть, ее кровный папаша. Вот такой любопытный расклад.

Гуров не перебивал Крячко и не задавал ему никаких уточняющих вопросов. Он знал, что Стас расскажет все, что нужно, и без понуканий. А глядя на Гурова, молчал и Федор Ильич. И действительно: помолчав и собравшись с мыслями, Крячко продолжил рассказ.

Незадолго до гибели Елизаветы Петровны, буквально за две недели до трагедии, Надежда вместе с сынишкой приехали ее навестить. Встретились, посидели в беседке, благо погода в тот день выдалась теплая и без дождя, поговорили. А когда Надежда собралась уходить, мать вдруг сказала:

– Погоди, не торопись. Я хочу тебе что-то сказать… А ты, внучок, погуляй. Побегай по дорожке. Смотри, какие на ней красивые листья. Желтые, красные…

Сказано все это было таким тоном, что дочь удивилась и даже испугалась: что, мол, с матерью такое приключилось и о чем она хочет поговорить?

– Я бы ничего тебе и не рассказала, – начала Елизавета Петровна, – да вот только чувствую, время мое подходит. А умирать с такой тайной я не хочу. Как бы там ни было, а не по-человечески это. И не по-божески.

– Ты это о чем, мама? – встревоженно спросила дочь.

– О нас, – ответила старуха. – О тебе, обо мне, о внуке. И еще об одном человеке… Он здесь, в этом же доме престарелых. И зовут его Михаил Ефимович Попов. А по прозвищу – Пыня. У них у всех прозвища, у старичков. Бедовый народ…

– И что? – недоуменно спросила дочь.

– А то, что он твой родной отец, – бесстрастным тоном ответила мать. – Который утонул в морских плаваниях. Как видишь, не утонул. Объявился. И сейчас он здесь, рядом. В этом же доме престарелых.

Те чувства, которые испытала Надежда при таких словах, не надо и описывать, потому что и без того понятно, что это за чувства.

– Почему же ты не сказала мне об этом раньше? – спросила дочь.

– Я не хотела, чтобы мы все были вместе: я, ты, внучок, он… Мы с ним всю жизнь были порознь, так теперь-то зачем? Кроме того… – Старуха помолчала. – А кроме того, он-то и не знает, что ты его дочь. Я-то ему сказала… когда-то, давно… я ему сказала, что ты не его дочь… что твой отец не он, а другой…

– Но почему? – ошарашенно спросила дочь.

– Потому что он изломал мне всю мою жизнь, – все так же бесстрастно ответила старуха. – Зачем же ему было знать о тебе? Пускай живет спокойно и вдалеке от меня. Будто и не было ничего. Вот он и жил. А теперь он рядом, и время мое на исходе.

– Вот это да! – не могла прийти в себя Надежда. – Мамочка, а ты ничего не путаешь?

– Я еще из ума не выжила, – сказала Елизавета Петровна. – Здесь он… твой отец.

– Что же, вы с ним как-то общаетесь? Встречаетесь, разговариваете, вспоминаете…

– Разве с ним можно разговаривать и вспоминать? – Мать рассмеялась сухим старческим смешком. – Непутевым он был, таким и остался. Таким и помрет.

– И что же делать? – растерянно спросила дочь.

– Пока я жива, ничего, – ответила мать. – А когда я умру, ты повстречайся с ним и скажи: я твоя дочь, а мальчик – твой внучок. Считай, что такое тебе от меня завещание. Пускай он порадуется напоследок. Все-таки всю мою жизнь я… – она не договорила. – А теперь – идите, потому что я хочу побыть одна. И приходите ко мне в следующий раз. Вы же