Колесо в заброшенном парке - Борис Тараканов

Мелодия внезапно прервалась причудливым аккордом. Его сменил другой, еще более сложный.

— Орфея и Эвридику все же спасет Любовь. Подумай, ведь Любовь и Смерть всегда переплетаются… — Антонио продолжал играть, закрыв глаза. — Смерть Эвридики помогла Орфею перейти на новую ступень любви… Ты слышишь? Я люблю тебя…

— Да… И я люблю тебя, — прошептала Анна, доставая из складок рукава восточного халата остро заточенный стилет.

Мелодия, которую играл Виральдини, имела аккордовую фактуру. Она словно вырастала из мрака смерти и заливала все окружающее светом. Это был гимн Любви, гимн Жизни, гимн Вечной Весне… На первый взгляд это было похоже на импровизацию, настолько странные, непривычные гармонии вырывались из-под пальцев маэстро. Но Анна, хорошо знавшая Виральдини, поняла, что это давно им продумано и прочувствованно.

— Здесь, в кульминации, они должны встретиться, — говорил Антонио, не открывая глаз. — После смерти.

— Да… — выдохнула Анна, подойдя сзади и обняв Антонио. Ее красивая ухоженная рука обвила его шею. — Непременно. После смерти…

Стилет вошел в спину аббата Антонио Виральдини слева. Он умер сразу. Гораздо раньше, чем начал сползать под клавесин, а последние аккорды «Орфея» растаяли под потолком. Скорее всего, он так и не понял, что произошло. Для него Любовь просто перетекла в Смерть.

Москва, 2005 год

Вовка перелистнул страницу. «Партитура кантаты «Орфей» не сохранилась, — любезно сообщал музыковед Орлов-Сокольский. — Но, по преданию, Антонио Виральдини хотел выразить в этом произведении не столько историю популярной тогда древнегреческой трагедии, сколько свое видение взаимоотношений Любви и Смерти».

Исследовательский центр «Чизанелли»

— Проклятье! — воскликнул Магистр, с размаху стукнув кулаком по клавиатуре компьютера, так что несколько клавиш, выскочив со своих мест, с жалобным цоканьем поскакали по столу, как подкованные блохи.

Безекович от неожиданности подскочил на стуле. Не решаясь задать вопрос, он только недоумевающе глядел на Магистра.

— Эта мерзавка убила его! Убила в момент переноса! — и Магистр добавил еще несколько совершенно уж неподобающих его сану итальянских идиоматических выражений.

— Кто? — решился подать голос Безекович.

— Дьяболина! — Магистр с силой сжимал столешницу, так что кончики его пальцев побелели и казались прозрачными. Затем он разжал пальцы, медленно, словно с трудом, отрывая их от стола, и откинулся в кресле. Лицо его, обычно завораживающе-обаятельное, выглядело сейчас старым, некрасивым и обрюзгшим. — Ошибка природы…

Безекович выжидающе молчал. Магистр поднял на него глаза. Это был взгляд человека, который понял: уже ничего исправить нельзя…

Венеция, 1717 год

— Хочешь, погадаю? — неожиданно спросила Анна, стоящего перед ней растрепанного мальчишку.

— Не знаю… — ответил Антонио. — Ведь христианам запрещено гадать.

Она серебристо засмеялась.

— Не бойся, мой мальчик. Это старинное венецианское гадание. Оно не запрещено. Ибо не связано ни с вызовом душ умерших, ни с попыткой заглянуть Богу в мысли. Ну, так погадать?

— А я и не боюсь. Давайте…

Тяжелые портьеры на окнах были плотно закрыты, гостиную наполнял таинственный полумрак. В большом серебряном блюде плескалась теплая вода. Горели три ароматных свечи (Антонио знал, что такие свечи отливают в мастерской старика Бруно, и стоят они баснословных денег) — одна возле Анны, другая близ Антонио, третья — немного правее гадального блюда. Анна взяла третью свечу, поднесла ее к двум другим, словно соединив мимолетным поцелуем язычки пламени, потом занесла над блюдом, и стала медленно лить расплавленный воск в воду. В теплой воде воск застывал не сразу, рисуя причудливые узоры.

Она повернулась к Антонио и нежно провела рукой по его волосам и щеке. Ее пальцы казались слегка наэлектризованными.

— Я хорошо вижу твою жизнь — она коротка и длинна одновременно. А музыка твоя будет жить после твоей смерти. Этому можно по-настоящему позавидовать.

— А какая мне разница, что будет после моей смерти? — спокойно спросил Антонио, словно ждал этого пророчества.

— Может быть, просто не будет смерти?

— А что будет?

Пламя свечей колыхнулось. Анна не ответила. Красивое лицо на мгновение отразилось в гадальном блюде.

В этот момент свет померк в глазах Антонио.

Москва, 2005 год

Мария Михайловна торопилась. Две тяжелые сумки с продуктами то и дело колотили ее по ногам. «За что мне это наказание, — думала она. — Он считает, что если домработница, так можно сесть на шею и ноги свесить. Убирайся, обстирывай, готовь… Да еще и за продуктами бегай! А она, чай, не девочка уже — через месяц седьмой десяток разменяет. Нет, она, конечно, еще крепкая, хоть и стенокардия иногда беспокоит. А хозяин тоже хорош. Хочу, мол, свинину в белом соусе сегодня на ужин. Сенсацию он, видите ли, какую-то откопал, сам с собой отметить хочет. Винища французского накупил… Женился бы давно, и не пришлось бы отмечать в одиночестве. В белом соусе… Залей сметаной, вот и будет тебе белый соус! Так нет, его ж готовить дольше, чем саму эту свинину треклятую. Да и продуктов на него надо перевести на ползарплаты…»

Предаваясь невеселым мыслям, Мария Михайловна не заметила, как подошла к подъезду шестнадцатиэтажного кирпичного дома. Преложив сумки в левую руку, она решительно надавила на кнопки домофона. Послушав с минуту игру переливчатого сигнала, кляня все на свете, она извлекла из недр болтающейся на плече старомодной кожаной сумочки длинный ключ и вставила его в отверстие домофона. Тот противно запищал и впустил Марию Михайловну в подъезд.

Поднявшись на лифте на восьмой этаж, она открыла дверь холла и, подойдя к 46-й квартире, начала возиться с замками. Один, второй… Из-за двери доносилась музыка — хозяин опять слушал какую-то классику. «Заслушался, бездельник, по домофону ответить не может!» — сердито подумала домработница. Наконец дверь открылась.

По квартире изысканной птицей порхал небесной красоты женский голос, томно выводящий «Qui tollis pecca-ata mu-undi-i…» Ничего не понимавшая в музыке Мария Михайловна невольно застыла, вслушиваясь в звучащую красоту. Через несколько секунд она ухмыльнулась сама себе и громко крикнула: «Алексей Михалы-ыч! Ужин к скольки готовить?» Ответа не последовало. Голос певицы смолк, отзвучали последние оркестровые пассажи. Большой музыкальный центр в гостиной громко щелкнул окончившейся кассетой.

— Есть кто дома?! — Марию Михайловну охватило смутное беспокойство.