Совершенно не обязательные смерти - Дейрдре Салливан

Я криво усмехаюсь:

– Да. Но я понимаю, о чем ты. И ценю это.

Брайан смотрит на меня:

– Я сказал Шейле, если тебе нужно прятать у нас под кроватью соль, чтобы чувствовать себя как дома, то я не возражаю. Но она поступает так, как считает нужным. Она хорошая мать.

– А ты – хороший отчим.

– Сомневаюсь, что это правда. Но я стараюсь. – Напряжение ушло, Брайан наливает себе еще кофе. – Возьму с собой. Чертов Токио.

Пока он с шарканьем поднимается по лестнице, я думаю, что не слышала звонка. Возможно, Брайан просто использовал телефон как повод, чтобы закончить разговор. После того как он ушел, на кухне стало ощутимо холоднее.

В небе еще не погасли звезды, но по времени уже утро. Мои мысли возвращаются к убитой лисе. Интересно, чего так отчаянно желал тот, кто расправился с бедным животным? Хотела бы я, чтобы люди просто говорили мне то, что я хочу знать. Брайану будет непросто рассказать маме о тайнах Баллифрана. Она с моей соляной манией смириться не может, а тут целый языческий ритуал и жуткий покойный папаша.

Я допиваю кофе и отправляюсь в душ. Мне нужно прочистить голову, все еще мутную после странного сна и кухонной жары.

Слишком много событий для одного утра. И вместе с тем недостаточно.

Кэтлин сидит на кухне с чашкой, но не пьет, а тупо таращится в чай. В глазах пустота, под глазами круги густо-фиолетового цвета, словно кто-то нарисовал их неловкими мазками. При взгляде на нее у меня ноет сердце.

– Кэтлин…

– Что? – глухо откликается она.

– С тобой все в порядке?

На ее лице проступает замешательство.

– Нет.

Она вскакивает, прижимает чашку к груди и уходит, оставляя меня одну. Я смотрю на сияющие начищенными боками медные кастрюли, на внушительные стропила – рука так и тянется что-нибудь на них подвесить: связку чеснока, или лука, или тело. Трясу головой – мне не нравятся эти мысли.

Я вспоминаю лицо Кэтлин, каким оно было до переезда в Баллифран. Таким же, как мое, только светлее и красивее. А теперь она стала бледной копией прежней себя. Иногда растения не приживаются на новой почве: они чахнут, увядают, теряют листья и не дают свежих ростков. За этим тяжело наблюдать.

Я прижимаю пальцы к глазам и надавливаю так сильно, словно пытаюсь затолкать их внутрь черепа. В голове нарастает напряжение, мозг гудит, подобно растревоженному улью.

Передо мной дверь в жилище Маму. Дерево под рукой холодное, твердое. Громко стучу три раза. Мне открывают.

– Здравствуй, Мэдлин.

– Я пришла обсудить ваше предложение! – выпаливаю я. – Я хочу…

Маму оглядывает меня с головы до ног – я не надела куртку, а на улице холодно.

– Заходи, поможешь мне в саду. Сначала поработаем, потом поговорим.

Через заднюю дверь Маму выходит в свой аптекарский огород. Он больше, чем тот, что во дворе замка. Ни на одном растении нет таблички с названием.

– Что это? – спрашивает она.

– Шалфей? – наугад отвечаю я.

– А для чего он нужен?

Копаюсь в памяти.

– Посмотри на него! – велит мне Маму. – Потрогай, понюхай.

Отрываю листик, растираю между пальцев, пытаюсь сообразить, что я знаю про шалфей.

– Хм… Для предсказаний? – говорю я.

Может, надо было сказать, что его следует применять, когда беспокоишься о сестре, которая влюбилась в нехорошего человека? Как бы ненавязчиво предложить Маму такой вариант?

– Зависит от вида. Это шалфей зеленый. А тут у меня, – она переходит к другому растению, – алтей. Здесь дикий чеснок. Бамия. Жимолость. Мята.

– Мы пришли за мятой, – вдруг вырывается у меня.

– Почему ты так думаешь?

– Чувствую.

Маму молча отступает, чтобы я могла сорвать восемнадцать листиков мяты. Я складываю их стопкой и скатываю в рулончик. В небе ярко светит луна. Маму протягивает мне стеклянную банку. Она одета в опрятное коричневое платье, на ногах – биркенштоки6 с носками. Волосы, вопреки обыкновению, распущены. А я уже привыкла, что Маму ходит с длинной косой, которая ей идет. Она бросает на меня сердитый взгляд. Я складываю листья в банку, закручиваю крышку и отдаю. Маму следит за каждым моим движением. Она явно хочет стать моей начальницей. Тетка моего отчима надеется взять меня в ученицы и обучить колдовскому ремеслу. Голова идет кругом.

Позади раздается пронзительное карканье. Оборачиваюсь – на ветке рядом с Маму сидит ворон. Она достает из кармана сочный кусок мяса и скармливает его птице. Ворон заглатывает угощение под ее ласковое воркование. Он такой большой, и клюв у него толстый и грозный. Я не выдерживаю и фыркаю – слишком уж это похоже на сцену из какой-нибудь страшной сказки. Ворон возмущенно хлопает крыльями.

Маму недовольно хмурится:

– Подожди там. – Она указывает в сторону дома.

– Хотите сперва посоветоваться с дроздом?

Я нервничаю и оттого позволяю себе дерзость. Во мне растет недовольство. Что я вообще здесь делаю? Чем занимаюсь? И к чему тут этот ворон?

– Ба-а-а-аб не дрозд.

– Правильно говорить «Боб»! – огрызаюсь я, за что Маму награждает меня очередным сердитым взглядом.

Громко топая, я возвращаюсь в ее квартиру. Вороны всегда хотят мяса, и им неважно, кто перед ними – сова, лиса или коза. Пусть бы и человек. Я думаю о жестком, изогнутом книзу клюве. Вороны кормятся плотью наших мертвецов.

Выклевывают глаза ягнятам.

Боб – домашняя зверушка Маму?

Или ее фамилиар.

За моей спиной хриплое карканье сливается с голосом Маму. Звучит как музыка. Я толкаю дверь, и та поддается неохотно, словно кто-то подпирает ее изнутри. Интересно, это заклинание так работает? В доме холодно. Я ворошу кочергой в камине.

Птицы, слетевшиеся на падаль. Терзающие когтями плоть. Снаружи клюв у ворона черный, а внутри розовый. И язык. В клюве прячется маленький язык. Я больше так не могу. Я хочу, чтобы моя жизнь вернулась в прежнее русло. Чтобы моей сестре ничто не угрожало. Чтобы мир стал таким, как раньше.