Заговор патрициев, или Тени в бронзе - Линдсей Дэвис

— Типа того.

— Назначили свидание?

— Я попросил ее купить коечто.

— Что? — Его романтическую душу уже затмевало нехорошее подозрение, когда он вдруг понял, что я сделал нечто возмутительное.

— Бронзовое ведро, — признался я.

Как раз перед выездом на дорогу мы встретили паланкин какогото аристократа, который несли полдюжины рабов, неспешным величавым шагом направляясь в сторону дома. Того, кто сидел внутри, скрывали непроницаемые стекла, но золотая кайма на одежде носильщиков и большая карета темнокрасного цвета говорили сами за себя. К счастью, подъездная дорога Марцелла оказалась достаточно широкой для нас обоих, поскольку мой племянник считал вопросом чести никогда не уступать дорогу человеку из высшего сословия.

Весь обратный путь до Оплонтиса Ларий был так раздражен моим отношением к Елене, что отказывался со мной разговаривать. Чертов романтик!

Все еще молча, мы устроили Нерона на ночлег.

Мы зашли в дом, чтобы снять грязную одежду. Хозяйка постоялого двора красила свой шкаф в угольно черный цвет, так что по всему помещению распространилась отвратительная вонь экстракта чернильного ореха.

— Вы никогда больше с ней не встретитесь! — взорвался Ларий, когда его отвращение, наконец, вырвалось наружу.

— Нет, встречусь.

Елена купит мне ведро; а потом, возможно, он прав.

* * *

Отпрыски Петрония все были во дворе. Они сидели на пыльной земле, прислонившись головами друг к другу, и играли в умные игры с веточками мирта и грязью. Дети повернулись спинами в знак того, что нам не следовало мешать их напряженной игре. Вокруг бегали котята. Казалось, за ними никто не присматривал.

Мы вышли на улицу. Няня Оллия лежала на берегу, в то время как ее рыбак ходил неподалеку, демонстрируя свою гладкую грудь. Он чтото рассказывал; Оллия вглядывалась в море, увлеченно слушая. У нее был задумчивый взгляд.

Я мрачно кивнул девушке.

— Где Петроний?

— Пошел прогуляться.

Ее рыбак был не старше моего племянника; он носил усики, которые я ужасно ненавидел — над его невыразительным ртом вырисовывался худой черный червяк.

Ларий затаился вместе со мной.

— Мы должны спасти Оллию.

— Дай ей развлечься!

Мой племянник нахмурился, а потом, к моему удивлению, покинул меня. Вспомнив о своем возрасте, я наблюдал, как он подбежал к парочке и тоже присел на песок. Парни глядели друг на друга, а юная Оллия продолжала смотреть на горизонт — полненькая, чересчур эмоциональная дурочка, парализованная своим первым успехом в обществе.

Я оставил эту нелепую картину и побрел вдоль берега. Я думал о Пертинаксе и Барнабе. Я думал о Криспе. Любопытно, но я начинал чувствовать, что Крисп и Барнаб допускали меня к правде только по касательной.

После этого я задумался о вещах, не связанных с работой.

Раздраженный, я брел по кромке воды, играя с высохшей скорлупой от черепашьих яиц, пока постепенно не стал чувствовать себя как Одиссей в пещере Полифема: за мной злобно наблюдал огромный единственный глаз.

Он был нарисован на корабле. Алочерного цвета, с бесстыдным продолжением нарисованного египетского бога. Предположительно на другой стороне гордого носа этого судна находился второй такой же, но оно стояло боком к берегу, так что, не имея дрессированного дельфина, который отвез бы меня туда, у меня не было возможности проверить. Корабль стоял на якоре, на безопасном расстоянии от любопытных отдыхающих. Его внешний вид ярко демонстрировал огромное богатство владельца, который, якобы наслаждаясь уединением, с таким удовольствием позволял широким слоям общества любоваться его морским красавцем. Однако это судно не было похоже на дорогую игрушку, которую покупали и привязывали к жалким кучам соломы, из которой наспех сделаны перила на причале Оплонтиса.

Кто бы ни создал эту морскую красоту, он хотел сделать заявление. По всему кораблю было написано «деньги». Он представлял собой сорок футов истинного искусства. У судна был единственный короткий ряд покрытых красной охрой весел, идеально ровных в неподвижном состоянии, гротмачта с квадратным темным парусом, фокмачта и до боли мягкие очертания. Строителю этого корабля какимто образом удалось объединить стройный киль, как у военного судна, с достаточным пространством в трюме и на палубе, чтобы сделать жизнь на борту удовольствием для богача, обладавшего огромными средствами, благодаря которым и было создано это чудо.

На корме в форме утиного хвоста и на богине на топе мачты от малейшего дуновения вечернего бриза с моря постоянно сверкала позолота. Следом плыл ботик с провизией, по убранству идеально схожий с главным кораблем — такие же весла, такой же игрушечный парус и такой же нарисованный глаз. Пока я таращился на корабль, лодку подтянули ближе, и после какихто неразличимых издалека действий я увидел, как она быстро и изящно поплыла к берегу.

Радуясь такому счастливому событию, я пошел на причал и стал ждать возможности представиться человеку, который, как я был уверен, окажется приказчиком Криспа.

На борту находилось два грубияна: худой настороженный матрос, стоящий на корме, чтобы грести, и здоровый кусок свиного брюха, расслабляющийся на носу судна. Я ждал на пристани, готовый помочь и поймать швартов. Гребец причалил. Я схватил нос лодки, пассажир сошел, после чего матрос на палубе тут же отплыл. Я старался избавиться от чувства, что я здесь лишний.

Человек, который вышел на берег, был в мягких туфлях из оленьей кожи со звенящими на ремешках медными полумесяцами. Я слышал, как матрос назвал его Басс. Очевидно, Басс был о себе очень высокого мнения. Он напоминал огромную бочку, которая, катясь по жизни, оставляла за собой широкую полосу примятой травы. А почему бы и нет? Слишком уж много нытиков со всеми последствиями их слабохарактерности затаились на краешке своего существования в надежде, что их не заметят.

Мы направились к песчаному берегу. Я оценивал своего спутника. Наверное, Басс держал денежные ящики во всех крупных портах от Александрии до Карфагена и от Массилии до Антиоха. Однако, будучи осторожным моряком, каждый раз, сходя на берег, он всегда имел с собой достаточное количество хорошего золота для взяток на тот случай, если его схватят пираты или произойдет конфликт с должностными лицами из провинций. У него были серьги в ушах и носу и столько амулетов, что хватило бы защититься от великой чумы в Афинах. Под весом его медальона бога солнца человек поменьше вообще склонился бы к земле.

Басс даже не был капитаном. Плеть, висевшая у него на поясе, говорила мне, что он всего лишь боцман — надсмотрщик, который спустит шкуру с любого гребца на «Исиде», нарушившего ее спокойное движение пойманным крабом. Он обладал внутренней уверенностью в себе, как человек, чье огромное тело в таверне сразу будет возвышаться над всеми посетителями, но который знал, что старшему помощнику на таком блестящем судне, как «Исида», вовсе не нужно создавать лишнего шума. Если таким был простой боцман, то владелец Ауфидий Крисп, вероятно, считал себя братом богов.