Победа. Том 2 - Александр Борисович Чаковский

первую очередь Силезию. Но не только ее. Например, на Мазурах значительную часть населения тоже составляют поляки.

«Какие еще, к черту, Мазуры?! — недоумевал Черчилль. — Где они находятся?»

Он вопросительно посмотрел на переводчика. Тот раскусил истинную причину замешательства своего шефа и, повторяя последнюю фразу Берута, сформулировал ее так: «На Мазурах, в Восточной Пруссии, значительную часть населения тоже составляют поляки».

В этот момент стоявшие в кабинете часы отбили девять ударов.

Берут сделал движение в сторону двери.

— Подождите! — с какой-то отчаянной настойчивостью крикнул Черчилль. — Президент не будет на вас в претензии. Сошлитесь на меня. Есть еще группа вопросов, которые мы должны обсудить. Забудем историю, поговорим о делах сегодняшних и завтрашних. Во что вы собираетесь превратить Польшу? В коммунистическую страну? Какие у нас есть гарантии, что все те партии, которые не сотрудничали с немцами, смогут свободно участвовать в выборах? Будет ли предоставлена нашим дипломатам и журналистам ничем не ограниченная возможность наблюдать за тем, что происходит в вашей стране? Я спрашиваю: «да» или «нет»? От вашего ответа во многом зависит отношение Великобритании к польским требованиям.

Легкая усмешка пробежала по лицу Берута. Он сказал:

— Готов ответить. Какой быть Польше — предстоит решать полякам, и только им. И если кто-нибудь, если кто бы то ни было, — Берут приподнял руку с предостерегающе вытянутым указательным пальцем, — попытается навязать Польше социальную систему, противоречащую воле нашего народа, то встретит сопротивление. Открытое, прямое сопротивление, мистер Черчилль! Таков наш ответ.

— Но русские! — воскликнул Черчилль. — Вы что же, не зависите от их штыков?!

— До сих пор эти штыки были направлены против нашего общего врага — германского фашизма. Мы помним об этом и делаем соответствующие выводы на будущее. К тому же, мистер Черчилль, известно ли вам, что большая часть советских войск уже покинула Польшу? И последнее: Советский Союз никогда не предъявлял нам ультиматумов. Почему бы Великобритании не последовать его примеру?..

Часы пробили один раз. Была половина десятого.

Присевший было Берут снова встал:

— Я вынужден поблагодарить господина премьер-министра за прием и попрощаться.

— Вы не ответили на мой вопрос относительно свободы выборов и информации, — не отставал Черчилль.

— Но это же элементарно, господин премьер-министр! — ответил Берут. — Стали бы вы, например, возражать, если польским журналистам захотелось бы осветить в наших газетах результаты британских выборов?

Это уже походило на насмешку. Тонкая, хорошо замаскированная, но все же насмешка. Он, этот поляк, как бы уравнивал в правах свою страну и Великобританию. Черчилль предпочел сделать вид, что не заметил этого. Он понимал: встреча должна закончиться на дружеской ноте. Нельзя уехать хотя бы ненадолго и оставлять этого далеко не глупого Берута с ощущением враждебности Британии к его стране.

Черчилль вышел из-за стола и, стоя напротив Берута, торжественно произнес:

— Я хочу, мистер Берут, чтобы вы знали: в отношении Польши у меня есть только одно желание — видеть ее счастливой, развивающейся и свободной. Мы ваши друзья. Поверьте, дружба Британии стоит немалого. Дружить и уважать друзей мы умеем. Англичане не столь высокомерны, как принято о них думать, хотя в нашем гимне и поется: «Правь, Британия!»

— Спасибо, господин премьер-министр, — спокойно и подчеркнуто уважительно ответил Берут, пожимая руку, протянутую ему Черчиллем. — Я знаю ваш гимн. А знаете ли вы, что поется в нашем?

Черчилль пожал плечами.

— Jeszcze Polska nie zginela… — ответил Берут.

Черчилль взглянул на внезапно умолкшего переводчика.

— Простите, сэр, — сказал тот, — я ищу адекватное английское выражение. В общем, примерно так: «Пока мы живы, Польша не погибла!»

— Под словом «мы» вы имеете в виду, конечно, коммунистов? — с саркастической усмешкой произнес Черчилль.

— Я не имел этого в виду, сэр, — спокойно, но так же с затаенной усмешкой ответил Берут. — Однако не буду возражать и против вашего толкования. Оно не лишено смысла. А теперь… еще раз спасибо за прием и добрые намерения. Прощайте.

Через несколько секунд Черчилль и Бирс остались в кабинете вдвоем.

— Когда я должен подготовить запись беседы, сэр? — 1 спросил Бирс.

— Чем скорее, тем лучше. Мы оставим копию Трумэну.

— Я должен воспроизвести все, что вы говорили о своем отношении к Польше, сэр?

— Мне нужен служебный документ, а не роман. Только существо дела.

— Извините. Но мне показалось…

— Что вам еще показалось? — резко спросил Черчилль.

— Что ваше отношение к требованиям поляков, ну, как бы сказать… в чем-то изменилось… Должно ли это найти отражение?..

— Какое отражение? Что вы такое бормочете, Бирс?

— Простите, сэр, но со стороны могло создаться впечатление, что вы решили немного… уступить.

— Я?! — рявкнул Черчилль, и лицо его приняло так хорошо знакомое Бирсу бульдожье выражение. — Никогда! Не путайте игру с политикой. Вы меня поняли? Никогда!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

25 ИЮЛЯ, ОДИННАДЦАТЬ УТРА

25 июля во второй половине дня Черчиллю и Идену предстояло покинуть Бабельсберг. Временно или навсегда? На этот вопрос никто не мог ответить категорически. Сталин своего мнения не высказывал. Черчилль мысленно метался между убежденностью в своей победе и сомнениями. Трумэн же просто был рад, что на несколько дней освободится от обязанностей председателя Конференции и сможет немного отдохнуть.

Однако сам этот день — 25 июля — начался для президента с неприятностей. На утро он назначил встречу с поляками, но часы пробили уже десять, а на телефонные звонки из «маленького Белого дома» английская протокольная часть давала один и тот же ответ: глава польской делегации все еще беседует с премьер-министром.

Кого следовало упрекать в элементарной невежливости? Поляков? Но допустить, что они могли пренебречь честью встретиться с президентом Соединенных Штатов, Трумэн просто не мог. Значит, их задерживает Черчилль, который уже не раз вносил сумбур в работу Конференции.

Никаких особых надежд на предстоящую встречу с Берутом и его «просоветской» группой Трумэн не возлагал. Он относился к этой встрече как к чисто формальному мероприятию. Бирнс подробно доложил ему о непреклонности, проявленной поляками на заседании министров иностранных дел, о неоправдавшихся надеждах на Миколайчика. Вряд ли добьется от них чего-либо и Черчилль.

Трумэн заранее предвидел, что приглашение Берута в Бабельсберг мало что даст. Но теперь, когда поляки уже не только прибыли, а и вели переговоры с министрами иностранных дел, с Черчиллем и уж конечно со Сталиным, встреча с ними стала для Трумэна, помимо всего прочего, вопросом престижа. Поэтому их недопустимое опоздание вызывало у него возмущение, с каждой минутой все возрастающее. Бесил его не только сам факт грубого нарушения протокола. Была причина и посерьезнее: Трумэн не мог смириться с мыслью, что эти