Моя жизнь и время - Джером Клапка Джером

Меня никогда особенно не привлекала английская школа катания на коньках. По-моему, ее изобрел человек с деревянной ногой. Я эту школу освоил — во всяком случае, достаточно, чтобы о ней судить. В ней нет радости. Признаю, она трудна. Так же трудно танцевать в смирительной рубашке. Какой смысл заниматься чем-то лишь потому, что оно противоречит законам природы? Крутить пируэты, растопырив руки и ноги, словно русская балерина, — не самое благопристойное занятие для пожилого джентльмена средней упитанности. А я с удовольствием катался на коньках до пятидесяти восьми.

Катание на санках с хорошо подготовленной горки быстро теряет свое очарование. Очень точно это занятие описывает китаец: «Вз-зик! А потом неё одна миля пёхом». Новички иногда вылетают с трассы на повороте, совершая при этом различные забавные кульбиты. Хорошо, что это случается довольно часто, иначе зрители заскучали бы. Помню, одна дама в Мюррене пыталась править санями при помощи шеста футов двадцати в длину, используя его наподобие руля. Получалось плохо. На каждом бугорке шест подскакивал в воздух, и тогда приходил черед зрителей выделывать кульбиты, отчаянно ругаясь. Бобслей — совсем другое дело. Тут нужны отвага и умение. Однажды Гарольд Фримен, президент Давосского тобоганного клуба, будучи пилотом, сломал руку в самом начале гонки, однако продолжал править до самого финиша. Представляю, каково это — провести сани по всем крутым поворотам трассы в горах над Клостерсом, когда в твою плоть вонзается обломок кости. С обычными санками хорошо гулять в долине. Ровные участки преодолеваешь пешком, в редких деревушках заходишь в таверну покурить и выпить кружку пива, а там, где дорога идет под уклон, скользишь себе, любуясь пенящимся потоком далеко внизу. Весьма увлекательное занятие — уворачиваться от саней, груженных лесом. Тяжеловозы косятся на вас кроткими глазами и звякают бубенцами. Дети, выйдя из школы после уроков, загораживают вам путь. Вы грозите им кулаком и мчитесь прямо на заслон, зная, что в последний миг они разбегутся. Но готовьтесь потом получить град снежков в спину! То и дело обгоняете пышнотелую фермершу, сидящую очень прямо, зажав между колен корзину с куриными яйцами, и торжественно обмениваетесь с ней кратким: «Grüss Gott!»[35]Наконец добираетесь в сонный город у самого устья долины, выпиваете чашечку кофе, — быть может, со стаканчиком шнапса, — и домой, в миниатюрном поезде, переполненном общительными крестьянами. Если достанется место у печки, дремлете всю дорогу.

Альпинизм в Швейцарии скоро совсем уйдет в прошлое. На каждую гору проложат железную дорогу. Главное удовольствие было — обсудить потом свое восхождение за кувшином вина в общей комнате деревенской гостиницы, слушая мудрые советы проводников, обмениваясь впечатлениями с другими альпинистами, расписывая встреченные вами опасности и чудесные спасения. Кому все это нужно теперь, когда в любой момент вашу волнующую сагу может прервать какой-нибудь спортсмен в гетрах и свитере безумной расцветки, бодро заявив: «Да-да, мы сегодня туда прокатились поездом девять сорок пять. Вид недурен, но кормили отвратно»?

Я всего один раз непосредственно столкнулся с несчастным случаем. При переходе через ледник мой друг Фрэнк Мэтью сорвался в пропасть. Мы были связаны веревкой, так что этот легкомысленный тип чуть и меня за собой не утянул. Разумеется, проводник нас обоих удержал, но сколько потом пришлось возиться, вытаскивая Фрэнка! Я хотел идти дальше, но Фрэнк отнесся к происшествию очень серьезно, и мы помогли ему дохромать до дома.

Фрэнк Мэтью был племянником великого проповедника трезвости — Теобальда Мэтью, известного как «отец Мэтью». Фрэнк писал для «Лентяя» очаровательные рассказы на ирландскую тему. Если бы продолжал, наверняка составил бы себе имя в литературе. Увы! Он получил наследство и удачно женился.

Очень опасен спуск по заснеженному склону. Как-то мы с Мэтью решили подняться на Шайдег. Гостиницу тогда еще не построили, был всего лишь маленький домик. Мы мечтали поесть, но старик хозяин оказался не в состоянии кого-либо обслуживать: он плакал и едва держался на ногах. Только что он увидел в подзорную трубу, как три человека один за другим слетели в пропасть — одну из тех, которых так много на Юнгфрау. Их тела нашли несколько дней спустя. Это были трое молодых итальянцев, рискнувших отправиться в горы без проводника.

Фотограф-любитель — проклятие Швейцарии. Ладно бы еще они вас снимали в удачные моменты. Как-то в «Сфере» опубликовали чудесную фотографию, на которой мы с дочерью кружимся на коньках в Гриндевальде. Прелестная получилась картинка! Но как правило, фотографа-любителя не привлекает красота. Я еще в самом начале своего увлечения лыжами заметил — когда что-нибудь получается изящно и плавно, фотоаппарат всегда смотрит в другую сторону, а стоит шлепнуться на спину, дрыгая ногами в воздухе, и первое, что увидишь, придя в себя, — десятки направленных на тебя «кодаков». Бедняге Редьярду Киплингу так и не дали потренироваться по-человечески. Мы с ним вместе оказались как-то зимой в Энгельберге. Киплинг делал первые шаги и на лыжах, и на коньках. Куда бы он ни пошел, фотолюбители толпами следовали за ним по пятам. Должно быть, он чувствовал себя как комета, пытающаяся оторваться от собственного хвоста.

Однажды я с утра повел его кататься на лыжах. Место я нашел заранее — примерно в миле от отеля, идеально для начинающего. Мы вышли ни свет ни заря, но какой-то балбес все-таки нас увидел и рассказал остальным. Не успели мы пристегнуть лыжи, как пол-Энгельберга уже стекалось к нам.

Киплинг — сильный духом человек. Я поражался его терпению.

Он только вздохнул:

— Могли бы разок дать мне фору. Успел бы хоть лыжи надеть.

Энгельберг слишком низко расположен для хорошего катания. Когда случилась оттепель, я от скуки организовал любительский спектакль. Участвовали дети Киплинга, мальчик и девочка, очень славные. Маленький Киплинг играл суфражистку, а мисс Киплинг — жену уличного торговца. Сам Киплинг исполнял сразу две роли — рабочего сцены и помощника режиссера. Я встретил миссис Киплинг впервые после ее замужества. Она все еще была красива, хотя волосы совсем побелели. В ее глазах еще в девичестве всегда виднелась печаль. Были там и Хорнунги со своим единственным сыном, Оскаром. Миссис Хорнунг, урожденная Конни Дойл, оставалась по-прежнему жизнерадостной, только чуть располнела. Оба мальчика позже погибли на войне.

В Англии как раз в это время проходили выборы. Постояльцы отеля все время пытались втянуть нас с Киплингом в политические дебаты. Думаю, один я там не принадлежал к числу закоренелых консерваторов. Киплинг со мной был неизменно вежлив, чего нельзя сказать о желчных старых полковниках из Челтнема и свирепых пожилых леди из Бата. И все же это было неплохое развлечение в дождливую погоду. Конан Дойл в своих мемуарах называет меня «вспыльчивым и нетерпимым в вопросах политики». Я очень удивился, прочтя такую формулировку. Точно то же самое я сказал бы о Дойле. Видимо, тут дело в том, что терпимость — другое название равнодушия. Если человек убежден, что его взгляды, будь они распространены повсеместно, принесут неоценимое благо человечеству, то противоположное мнение он неизбежно сочтет следствием глупости или первородного греха. Даже Сократ, если верить Платону, отличался изрядной нетерпимостью.