Моя жизнь и время - Джером Клапка Джером

Случись мне спорить с Сократом, я бы, пожалуй, предпочел, чтобы он сразу назвал меня тупицей и дело с концом, чем по своему страшно раздражающему методу шаг за шагом доказывал бы мою тупость. Готов поспорить, Фрасимах считал Сократа самым нетерпимым человеком на свете. Если Дойл сумеет вызвать дух Фрасимаха, пусть спросит, прав я или нет. По-настоящему терпимыми (и то не во всем) мы станем, только когда поймем, что цель жизни человека — внутри него, а не вне, и что так называемый прогресс движется не по направлению к истине, а вокруг да около.

Проселочных дорог больше нет. Вместо них теперь шоссейные дороги, по которым ездят автомашины. Но рулевое колесо — плохая замена для вожжей. Это я говорю как кучер со стажем. Весело было править упряжкой славных лошадок, знакомых и любимых. Они понимали, что сами тоже участвуют в игре, и заботились о том, чтобы эта игра не была скучной. Один мой знакомый в былые времена, желая отвлечься от мыслей о делах, приказывал подать двуколку, запряженную парой лошадей цугом, и катил по Пиккадилли и Бродвею, а потом домой через Ричмонд-Хилл и Брентфорд. А сейчас он выводит из гаража авто, и всего забот — поглядывать, нет ли поблизости полисмена. Разве тут отвлечешься? Каретой четверкой править интересно, хотя по сравнению с двуколкой немного пресновато. Две передние лошади идут в паре, и если только они не сговорились заранее и не назначили какой-нибудь условный сигнал, не смогут внезапно обернуться и посмотреть на вас. А передняя лошадь в паре, идущей цугом, может и довольно часто так делает, и тут приходится резвее щелкать кнутом, иногда еще и прибавив пару крепких словечек. Разумеется, вышколенной парой легко править, но такие упряжки — удел богатых, да и, в сущности, намного веселее, когда лошади у вас — не бездушные механизмы, и приходится напряженно следить за ними, пытаясь угадать их мысли по движению ушей. Был у меня ирландский конек. Им и править-то не нужно было, достаточно в общих чертах дать понять, куда я направляюсь. Он сам находил дорогу через оживленный городок в базарный день, давая мне возможность сосредоточиться на второй лошади. Но это — если он был в хорошем настроении. Когда же настроение у него было плохое, он становился сущим чертенком. Однажды летом у меня гостили приятели из Оксфорда. Лошади весь день провели в конюшне, и ребята предложили прокатиться на двуколке при лунном свете. Мы не взяли с собой моего старого кучера, да он и не выказывал особого стремления участвовать в прогулке.

— Я бы на вашем месте, сэр, приглядывал за малышом, — напутствовал он меня, вручая вожжи. — Не нравится мне, как он копытом бьет.

Началось все очень неплохо. Пат шел ровно и, казалось, дремал, но я-то знал, что на уме у него одни пакости. Его настроение передавалось мне через восемнадцатифутовые вожжи. Надеясь охладить его пыл, я свернул на узкую дорогу меж крутых откосов. Конек по-прежнему казался полусонным, но я ему не доверял. Дорога шла извивами. Вдруг на повороте он задрал голову, прижимая уши. Я заорал:

— Держитесь!

В следующий миг мы во весь опор помчались вверх по склону. Делать нечего, пришлось позволить второй лошади следовать за этим бесом. Сама по себе она была смирного нрава, но ирландец всегда ее заражал своим бунтарством. Двое пассажиров вылетели из коляски, но успели уцепиться за борта и кое-как забрались обратно. По правде говоря, без них мне было бы легче. Когда мы перевалили через вершину откоса, они принялись восторженно вопить, подбадривая лошадей. Мы пронеслись через засеянное поле пшеницы на скорости двадцать миль в час. Заметив открытые ворота, я стал править туда. Мы пересекли неширокую дорогу и проломились через живую изгородь на той стороне. И конечно, в этой изгороди преобладали колючие разновидности кустарника. Двоих идиотов у меня за спиной, как я понял, не поцарапало. Они во все горло распевали «Анни Лори». Все так же галопом мы проскакали через поле для гольфа в Юэлме, состоящее, как мне показалось, из одних песчаных ям. У Икнилд-Корнера я кое-как изловчился вернуть лошадей на дорогу, которая в этом месте идет в гору и на протяжении полутора миль поднимается на четыреста футов. У Суинкомба Пат согласился на мое предложение остановиться и полюбоваться видом. Домой возвращались через Нетглбед, легкой рысью. Особого урона мы не понесли, не считая потери шляп и временной недееспособности моего левого глаза. Мои оксфордские друзья столпились вокруг Пата, осыпая его похвалами. Младший из приятелей, чья матушка нещадно его баловала, предложил не сходя с места купить лошадь за любую цену, какую я назову. Он загорелся идеей завести собственную пару.

Бедняга Пат! С появлением автомобилей пришлось его пристрелить. Прежде он никогда и никому не позволял себя обгонять, и вот в один печальный день на дороге возле Хенли закончилась его последняя скачка. Всего несколько дней не дотянул до двадцати лет, хотя вы ни за что бы ему столько не дали. Он прожил хорошую жизнь.

Править парой — значит напрашиваться на неприятности, рано или поздно. Я десять лет ездил на двуколке парой — и зимой, и летом, по пересеченной местности. Видимо, постоянные чудесные спасения внушили мне уверенность, что со мной ничего не может случиться. И вот однажды утром, заворачивая спокойно за угол на скорости восемь миль в час, я налетел на кучу камней — их с утра привезли для ремонта дороги. Двуколка опрокинулась, и бедняжка Норма Лоример сломала ногу. Они с Дугласом Слейденом у нас гостили. Слейден в тот день остался дома, писать рецензию, о которой ему напомнили телеграммой, — что доказывает, как мудро ставить долг выше развлечений. К счастью, мы не успели далеко уехать. Какие-то рабочие пришли к нам на помощь. Я на велосипеде доехал до Уоллингфорда и вызвал телеграммой костоправа, а когда собрался вернуться домой, обнаружил, что сломал лодыжку и даже не заметил сгоряча. Помню, мы мальчишками забирались в парк при дворце Александры: влезали на дерево и спрыгивали по ту сторону ограды. Однажды я сорвался и напоролся на острия прутьев решетки. Поначалу я ничего не почувствовал, кроме сильного желания удрать от полисмена, возникшего словно из-под земли. Уже дома мама заметила, что у меня рука располосована. Природа, хоть и беспощадна, предоставляет нам обезболивающее. Хладнокровная жестокость — изобретение человека. Мисс Лоример пробыла у нас месяц. Она совершенно меня простила. Говорила об этом происшествии так, словно я дал ей удобный предлог устроить себе приятные каникулы. И все же я радовался своему перелому. Было бы как-то гадко отделаться простыми извинениями. Мы с ней играли в крокет на костылях.

Убийство никогда меня не привлекало. Я этим не горжусь. Как заметил Гилберт, с моральной точки зрения нет разницы между судьей, приговорившим человека к смерти, и добросовестным исполнителем, который этого человека повесил. Если мне нравится есть фазанов (а я это люблю), должно нравиться и стрелять их. Будь мы все обязаны сами забивать животных, которых употребляем в пищу, пожалуй, вегетарианство было бы значительно популярнее, чем сейчас. И все же найдется немало таких, кому доставляет удовольствие зарезать свинью. Только они и едят бекон с полным правом. Был у меня знакомый фермер в Оксфордшире — простая душа. Он владел правом охоты на небольшом поле, а в центре поля росла буковая рощица в три акра. На много миль вокруг жили богачи, тратившие сказочные суммы на разведение фазанов.