Дворянин Великого князя - Роберт Святополк-Мирский

А чтобы вернее наши с тобой слова на него подействовали, ты тоже попросил бы особой грамотой князя нашего о помощи и об опеке, он девушку сразу и выручил бы — одному ведь королю все служим!

А то, если промедлить, кто знает, как дело обернется…

Да, чуть не забыл! Батюшки твоего долго может не быть, а то, не дай Бог, и вовсе не вернется — они, московиты, народ крепко злопамятный, а мне тут купец один, давеча из Москвы вернувшись, сказывал, будто кто-то видал Алексея Бартенева в темнице сидящим. Не знаю, верен ли тот слух, да только пора бы тебе позаботиться об имении и животе своем, а то, глядишь, и тебя пожгут тати лесные, как меня давеча.

Да поторопись в тот же срок, что и Картымазов, князю Семену грамоту написать, а то ведь жаль будет, если своим неразумением невестушку любимую погубишь…

С поклоном низким

Ян Кожух Кроткий.

— Как вам доставили эти письма? — спросил Медведев.

— Мое прикололи утром к воротам, — сказал Филипп. — Темно еще было.

— А мне мой человек принес, — ответил Картымазов. — Он на рассвете в Медынь собирался, только вышел за Картымазовку — подъезжает к нему всадник весь мокрый, должно быть, через Угру переправлялся, и протягивает письмо: "Неси, — говорит, — скорее хозяину, это весточка от пропавшей дочки его", а сам сразу ускакал. Я только прочесть успел, как тут Филипп приезжает. Мы сразу за тобой и послали.

— Значит, — медленно заговорил Медведев, — это, скорее всего, один и тот же гонец. Ночью он проехал по землям Филиппа, приколол письмо к воротам, потом переплыл Угру, передал письмо мужику и теперь… Федор Лукич, Филипп, прошу вас, отложим наш совет на час — я вернусь к себе и постараюсь схватить этого гонца живым — может, удастся от него что-нибудь узнать…

Василий упруго встал и ринулся к двери, но на пороге вдруг расслабился и вернулся обратно.

— Поздно. Слышите? Мне везут письмо. Леший меня раздери — они, конечно, убили гонца. Досадно.

Все вышли на крыльцо.

К дому во весь опор скакал Ивашко — бледный, взволнованный, голова перевязана окровавленной тряпкой.

Медведев шагнул навстречу. — Ну?

— Василий Иваныч, государь, — Ивашко говорил тихо, украдкой бросая взоры на Филиппа и Картымазова. — Боюсь, плохо получилось, прости, грех вышел…

— Рассказывай по порядку, — сурово сказал Медведев.

Ивашко прерывисто вздохнул и начал:

— Значит так. Только ты уехал, отец велел мне с братом и Алешкой осмотреть лес вокруг дома.

Мы разделились, я пошел сюда — в сторону Картымазовки. У самого горелого леса слышу, пробирается кто-то осторожно. Я — за куст. Смотрю, едет верхом чужой мужик с оружием и оглядывается. Я подождал, убедился, что он один, и выхожу на него с самострелом. Но он не испугался, даже улыбнулся так широко. "О, — говорит, — я как раз тебя ищу, ты небось медведевский? А у меня к твоему хозяину письмецо с добрыми вестями имеется". Ну, я же не дурак! "Отлично! — говорю, — слезай с коня, мил человек; я тебя сейчас отведу к Медведеву, сам ему и передашь". — "С удовольствием, — обрадовался он, — давно, — говорит, — хотел взглянуть на этого замечательного человека!" — и с коня слезает, И тут нога у него в стремени застряла — одной на земле стоит другую выпутать не может. Ну, хотел я ему помочь, а он меня медной рукояткой нагайки — бац по голове! Очнулся, башка трещит, все как в тумане, вижу, — письмо рядом валяется, самострел подальше в кусты кинутый, а он осторожно так, чтоб не шуметь, верхом уходит. Ну, я его и это… Лежа, значит, ножичком засапожным, как вы учили, шагов за десять был…

— Насмерть? — с досадой спросил Медведев.

— Так ведь, Василий Иванович, башка лопается, прицелиться трудно, боялся, что уйдет… Прямо в сердце… Даже не пикнул.

— Плохо, Ивашко. Очень плохо.

Ивашко прерывисто вздохнул.

— Я знаю.

— Если так дальше пойдет, вас всех через неделю перебьют, как зайцев! Кто это тебя учил подходить с самострелом близко к человеку, которого держишь на прицеле? Скажи спасибо, что рука у него была слабая, — от моей не уцелела б твоя глупая башка! Давай письмо!

Ивашко, низко кланяясь, поспешно протянул скомканный лист.

Василию Медведеву — Ян Кожух Кроткий.

Хочу дать тебе добрый совет, соседушка. Вместе с новыми друзьями твоими Картымазовым и Бартеневым проси-ка ты князя Семена Ивановича Бельского, чтоб принял тебя на службу, а землю свою отдай короне Великого князя Литовского и короля Польского Казимира!

Только из благодарности за услугу, которую ты нам всем на литовской земле оказал, выкурив из этих мест разбойника Антипа Русинова, мы даем тебе возможность вспахать свое поле, чтобы ты и тати твои не померли с голоду. Эта заслуга будет учтена также при пожаловании новыми людьми и землями, когда перейдешь на нашу сторону. Ты, похоже, парень боевой — у нас таких ценят.

Решай до полудня мая седьмого, а то, гляди, не собрать тебе урожая с того, что готовишься сеять, или я не буду

Ян Кожух(Кроткий).

Медведев вспомнил Антипа.

А тебе теперь, Василий, за подвиги, которые ты тут ежедневно творил, самому расплачиваться придется.

А потом Картымазова.

"Меч живет хмельной минутой схватки. Меч не думает о завтрашнем дне…" Значит, вот он и наступил, этот завтрашний день… Тем лучше! Может, теперь-то, наконец, повоюем по-настоящему.

Он молча дал прочесть письмо Кожуха друзьям и обратился к Ивашке:

— Убитого хорошо осмотрели?

— Да. Яков осматривал. Ничего приметного, но он с тобой об этом поговорит.

— Хорошо, Передай отцу: приготовиться к отражению набега. За смерть гонца могут отомстить. Пусть Алеша Кудрин немедля ложится спать. Ночью у него будет работа. А ты, за то, что позволил себя ударить, наказан. Будешь помогать женщинам по хозяйству. Все.

Ивашко низко поклонился, пряча покрасневшие от стыда щеки, и вскочил на коня.

— Можем продолжить наш совет, — повернулся Медведев к друзьям.

Они вернулись в горницу и сели за стол. Прежде всего, — обратился Василий к Филиппу, — если это не секрет, объясни мне, что означают темные Намеки Кожуха о твоем отце и его возможном заточении в Москве!

— Понятия не имею! — воскликнул Филипп. — Батюшка уехал в тот день, когда ночью произошло нападение…

— Да, я знаю, — сказал Медведев, — мне говорил Федор Лукич, и я сам — лучший свидетель, поскольку, судя по описанию, именно его я встретил под Медынью, куда он направлялся.

— Совершенно верно! — подхватил Филипп. — Батюшка так и сказал нам с Анницей: он едет сперва в Медынь, а затем, если понадобится, в Москву по наследственным делам, и оставил в шкатулке запечатанное письмо, велев нам вскрыть его ровно через два месяца, если он не вернется. При этом батюшка тут же заверил, что его поездка не представляет ни малейшей опасности и он оставляет завещательное письмо из обычной предосторожности, ибо дорога — всегда дорога, мало ли что… Он оформил переезд в монастыре, законно переправившись на московскую сторону и получив свидетельство об этом. В Московском княжестве ему ничего не могло угрожать, и поэтому я не верю ни единому слову Кожуха. Этот мерзавец не может оказать на меня никакого давления: я такой же подданный короля Казимира, как и он, с той лишь разницей, что не нанимался на платную службу у князя Семена Бельского, а остаюсь независимым вольным дворянином! Думаю, он просто знает об отсутствии батюшки и хочет запугать нас с Анницей!