Красный сфинкс - Александр Дюма

Слыша, что докладывают о нем, принцесса Мария бросила понимающий взгляд на вдовствующую герцогиню де Лонгвиль. Днем пришло письмо от его королевского высочества: принц извещал г-жу де Лонгвиль о своем вечернем визите и просил, если это возможно, предоставить ему несколько минут для разговора с принцессой Марией, для которой, по его словам, у него есть сообщение чрезвычайной важности.

Он подошел к принцессе Марии, насвистывая какой-то охотничий мотивчик; но, поскольку было известно, что даже присутствие королевы не мешает ему свистеть, никто не обратил внимания на это нарушение приличий, в том числе и принцесса Мария, грациозно протянувшая ему руку.

Принц прильнул к ней долгим и крепким поцелуем. Затем он учтиво приветствовал госпожу вдовствующую герцогиню де Лонгвиль, слегка поклонился г-же де Комбале и обратился к кавалерам и дамам, окружавшим принцессу Марию:

— Право же, дамы и господа, рекомендую вам новое изобретение господина Сукарьера; нет ничего удобнее, клянусь честью. Вы с ним уже знакомы, принцесса?

— Нет, монсеньер, я только слышала о нем от нескольких человек, прибывших сегодня ко мне в этом средстве передвижения.

— Это, в самом деле удобнейшая вещь, и, хотя мы с господином де Ришелье не столь уж большие друзья, я могу только радоваться этому изобретению, на которое он дал привилегию господину де Бельгарду. Его отец, великий конюший, за всю жизнь не изобрел ничего подобного, и я предложил бы отдать доходы от всех его должностей сыну за услугу, какую он нам оказывает. Вообразите, принцесса: нечто вроде ручной тележки, очень чистой, внутри обитой бархатом, со стеклами, если вы хотите смотреть, и занавесками, если не хотите, чтобы вас видели; сидеть очень удобно. Есть портшезы на одного, есть на двоих. Несут это сооружение овернцы, двигающиеся шагом, рысью или галопом, смотря по необходимости… и по оплате экипажа. Я испробовал шаг, пока был в Лувре, и рысь, когда покинул дворец. Шаг у них очень размеренный, рысь очень мягкая. И что удобно — в плохую погоду они могут зайти за вами прямо в вестибюль, куда не могут въехать кареты; чудесно и то, что нет подножки, так что вы не рискуете запачкаться. Ваш стул — это устройство называется стулом — опускают, и, когда вы выходите, ваши ноги оказываются на уровне пола. Клянусь, не я буду виной, если это изобретение не войдет в моду. Я вам его рекомендую, герцог, — обратился он к Монморанси, приветствуя его кивком.

— Я как раз сегодня им воспользовался, — ответил герцог с поклоном, — и полностью разделяю мнение вашего высочества.

Гастон повернулся к герцогу де Гизу:

— Здравствуйте, кузен. Каковы военные новости?

— Об этом надо спрашивать вас, монсеньер. Чем ближе к нам солнечные лучи, тем лучше они нам все освещают.

— Да, если не ослепляют нас. Я же от политики один глаз, по меньшей мере, потерял и, если так будет продолжаться, попрошу принцессу Марию, чтобы она выхлопотала мне комнату у своих соседей, господ Трехсот.

— Если вашему высочеству угодно знать новости, мы можем их сообщить: меня уведомили, что мадемуазель Изабелла де Лотрек после дежурства у королевы прибудет сюда, чтобы сообщить нам содержание письма, полученного от ее отца барона де Лотрека, он, как вам известно, находится в Мантуе при герцоге Ретельском.

— Но можно ли объявлять эти новости во всеуслышание? спросил монсеньер Гастон.

— Барон считает, что можно, монсеньер, и говорит в письме об этом.

— В обмен, — сказал Гастон, — я расскажу вам альковные новости, единственные интересующие меня с тех пор, как я отказался от политики.

— Расскажите, монсеньер! Расскажите! — смеясь, воскликнули дамы.

Госпожа де Комбале, по обыкновению, прикрыла лицо веером.

— Держу пари, — сказал герцог де Гиз, — что речь пойдет о моем негодяе-сыне.

— Именно. Вы знаете, что он заставляет подавать себе рубашку точно принцу крови. Восемь или десять человек по глупости взяли на себя эту обязанность. Но несколько дней назад он поручил это аббату де Рецу; тот, делая вид, что хочет согреть рубашку, уронил ее в огонь, где она и сгорела; после чего аббат взял шляпу и с поклоном удалился.

— Клянусь, он отлично поступил, — сказал герцог де Гиз, — и я его с этим поздравлю, как только увижу.

— Позволю себе заметить, — произнесла г-жа де Комбале, — что ваш сын совершил нечто еще худшее.

— О, расскажите, расскажите, сударыня! — попросил г-н де Гиз.

— Так вот: когда он в последний раз навещал в Реймсе свою сестру, госпожу де Сен-Пьер, то, пообедав с нею в приемной, вошел затем на территорию монастыря как принц. Там он с резвостью своих шестнадцати лет начал бегать за монахинями, поймал самую красивую и насильно поцеловал ее. «Брат мой! — закричала госпожа де Сен-Пьер. — Брат мой! Что вы делаете! Это Христовы невесты!» — «Ну и что? — ответил негодник. — Бог достаточно могуществен, он не позволил бы целовать своих невест, не будь на то его воли». — «Я пожалуюсь королеве!» — сказала оскорбленная монахиня (она была очень красива). Аббатиса испугалась. «Поцелуйте и вон ту тоже», — сказала она принцу. «Ах, сестра моя! Она очень уродлива!» — «Тем более; все будет выглядеть бессознательной детской шалостью». — «Нужно ли это, сестра моя?» — «Обязательно, иначе красавица пожалуется». — «Ну что ж, как она ни уродлива, раз вы этого хотите, я ее поцелую», И поцеловал. Уродина была весьма признательна и предотвратила жалобу красавицы.

— Откуда вам это известно, прекрасная вдова? — спросил герцог г-жу де Комбале.

— Госпожа де Сен-Пьер прислала отчет моему дяде; но он питает такую слабость к дому де Гизов, что только посмеялся над этим происшествием.

— Я встретил вашего сына примерно месяц назад, — сказал принц де Конде, — у него на шляпе вместо пера был желтый шелковый чулок. Что означает эта новая выходка?

— Это означает, — ответил герцог Орлеанский, — что тогда он был влюблен в Вилье из Бургуидского отеля, а на ней в одной из ролей были желтые чулки. Он передал ей через Тристана л’Эрмита комплименты по поводу ее ножки. Она сняла один чулок и отдала его Тристану со словами: «Если господин де Жуэнвиль согласится три дня носить этот чулок на своей шляпе вместо перьев, он может после этого требовать от меня что угодно».

— И что же? — спросила г-жа де Сабле.

— Так вот, он носил чулок три дня, и мой кузен де Гиз, его отец, скажет вам, что на четвертый день его сын вернулся в особняк Гизов лишь в одиннадцать часов утра.

— Ничего себе жизнь для будущего архиепископа! — произнесла г-жа де Сабле.

— А сейчас, — продолжал его королевское высочество, — он влюблен в мадемуазель де Понс, пышную толстощекую блондинку из штата королевы. На днях она принимала слабительное. Он узнал адрес ее аптекаря, взял то же самое лекарство и написал ей: «Никто не сможет сказать, что вы принимали слабительное, а я не делал этого одновременно с вами».

— Ах, теперь я понимаю, — сказал герцог, — почему метр сумасброд созвал в особняк Гизов всех парижских вожаков ученых собак. Вообразите, на днях я возвращаюсь домой и вижу, что двор полон собак в самых разнообразных костюмах. Их там было не меньше трехсот, и при них три десятка уличных комедиантов; каждый держал свою свору. «Что это ты делаешь, Жуэнвиль?» — спросил я его. «Я устроил себе спектакль, отец», — ответил он. Вы догадываетесь, зачем он созвал всех этих фигляров? Чтобы пообещать им по луидору, если через три месяца три сотни парижских ученых собак будут прыгать только в честь мадемуазель де Понс.