Узкая дверь - Джоанн Харрис

испытывала того сонного паралича, мне больше не снились те мучительные сны, в которых звучал голос Конрада, и передо мной больше не маячила таинственная зеленая дверь. Но, честно говоря, с вечера мне по-прежнему было трудно отключиться и заснуть; я также часто просыпалась среди ночи и понимала, что больше не усну, но было лето, светало очень рано, а я с раннего детства отличалась особой чувствительностью к свету.

И потом, в последнее время я действительно хорошо себя чувствовала; я стала куда более энергичной и уверенной в себе, чем во все предшествующие годы. Я завоевала свое место в «Короле Генрихе». Я лицом к лицу столкнулась с опасным драконом и победила. Я обрела иммунитет к той болезни, что преследовала меня с детства. Исчезли все основные препятствия на моем пути, и впереди был только солнечный свет.

Глава одиннадцатая

29 мая 1989 года

Но ощущение это, конечно, длилось недолго. И потом, уж слишком я была наивна, полагая, что действительно смогу что-то изменить. Примерно так ведет себя ребенок, плывущий в лодке по озерной глади: под водой может быть сколько угодно опасностей – подводные ямы; придонные течения; водоросли, облепляющие все тело; жуткие слепые твари, хищно разевающие пасть, – но ребенок видит только чудесные солнечные блики на поверхности воды, легкую зыбь да мелких золотистых мошек в воздухе.

На уик-энд 29 мая выпал Весенний Выходной День[53], и Доминик заранее забронировал для нас гостиницу на море, в Скарборо. Всего лишь гостевой домик, ничего особенного, сказал он, но это хоть как-то отвлечет меня от работы и даст нам возможность хоть несколько дней провести вместе, прежде чем в школах начнется обычная суета в преддверии экзаменов.

– Эмили там наверняка понравится, – уверял он меня. – Я это место хорошо знаю, нас туда всегда возили, когда мы с сестрами были детьми.

Мне помнится, как в тот солнечный уик-энд многочисленные семьи с детьми вовсю старались воспользоваться хорошей погодой. А еще, помнится, меня совершенно не удивило, что Доминик так любит эти места с аркадами для игр, с бесчисленными лотками, где продают мороженое. Ему дороги были воспоминания о том, как он и его сестры строили замки из песка и играли на пляже в разные игры. Эмили тоже была в восторге: мы ведь с ней никогда еще не ездили в отпуск, тем более вместе. Но с другой стороны, и сама я лишь однажды ездила отдыхать с родителями и помнила это в основном благодаря их рассказам и единственной фотографии, на которой мне года три. Мы с Конрадом стоим на каком-то безымянном пляже во Франции и смеемся прямо в камеру. Эта фотография была одной из тех, что всегда стояли у родителей на каминной полке. О той поездке они часто вспоминали. А вот собственных воспоминаний о ней у меня не было. Вернее, те, что были, оказались как бы зачеркнуты бесконечными историями о Конраде; эти истории я слышала так часто, что они стали и моей реальностью. Например, история о том, как Конрад отдал мне свое мороженое, потому что я свой рожок уронила. Или как Конрад меня спас, когда большая волна сбила меня с ног. Или как он целый день строил для меня замок из песка – что и было запечатлено на той фотографии. Собственно, это была моя первая и последняя поездка куда-либо вместе с родителями. После исчезновения Конрада мы всегда оставались дома; я торчала там даже во время долгих летних каникул. И без Эмили Джексон, без членов ее дружного семейства чувствовала себя ужасно одинокой; со мной всегда был только призрак Конрада.

Возможно, оставленный всем этим след подействовал на меня и в этот раз, так что я не проявила особого восторга, когда Доминик предложил провести три свободных дня у моря. Вопреки всем ожиданиям такой уж счастливой я себя не чувствовала. Людей на пляже было слишком много, да и вода оказалась чересчур холодной; как известно, в мае солнце обманчиво теплое, но вода еще помнит зиму. Впрочем, я старательно делала вид, что всем довольна, и, по-моему, была вполне убедительна. Это доказывают и многочисленные фотографии, сделанные Домиником, – сотни фотографий, отснятых во время прогулок по променаду, на пляже и в маленьком саду возле нашего гостевого домика с оштукатуренными стенами. На этих фотографиях мы с Эмили с восторгом запускаем на пляже воздушного змея, или строим замок из песка, или гуляем по улицам, или брызгаемся водой, по щиколотку зайдя в холодное море. Они выглядели такими реальными, эти запечатленные мгновения, а на самом деле были притворством, лицедейством. Эмили тоже хорошо умела «представлять», позируя перед камерой и демонстрируя тот вариант неосознанной детской «пресексуальности», которая свойственная юному котенку; так порой молоденькая девушка напускает на себя вид крайней заинтересованности, заметив, что мужчина, в которого она влюблена, украдкой за ней наблюдает. Однако меня она обмануть не смогла. Это было явное притворство. Как и ее представления с несуществующим «Конрадом», с помощью которых она отвлекала собственное внимание от страха перед чудовищем.

Между прочим, за весь тот уик-энд она ни разу даже не вспомнила о своем невидимом друге. Очевидно, «Конрад» остался дома и в Скарборо за нами не последовал. Доминик, разумеется, сразу почувствовал собственную правоту и вечером, когда Эмили отправилась спать, за бутылкой вина и при свечах принялся развивать свою теорию.

– Это лишь доказывает, – сказал он, – что девочке нужно внимание, только и всего. Эта поездка принесла всем нам столько приятных впечатлений. Так хорошо было побыть здесь всем вместе, как настоящая семья.

Как настоящая семья.

Я не ответила. Значит, он нас считает семьей? И я вдруг подумала, что и сам он, пожалуй, тоже старательно играет некую роль. Щедрого отца, дарящего своему семейству радость и веселье. А ведь он очень нравится самому себе в этой роли. И особенно ему приятно ощущение, что именно он теперь за все в ответе, что именно он сумел исправить то, чему был нанесен ущерб.

Нанесен ущерб. И снова меня охватили сомнения. Снова возникло ощущение, что Доминик и до нашего с ним знакомства прекрасно знал, кто я такая. Собственно, не так уж и трудно было узнать кое-какие подробности моей жизненной истории. Имя и фамилию я не меняла, а он в четырнадцать лет был уже достаточно большим мальчиком, чтобы следить за развитием «дела Конрада Прайса». Но что же он тогда увидел во мне? Что, если его в первую очередь привлек именно «нанесенный мне ущерб», а не моя врожденная способность быстро восстанавливать физические и душевные силы?

– Эй! – окликнул он меня, и в голосе его явно звучала ласка. –