Тени, которые проходят - Василий Шульгин

Петр Бернгардович Струве оставался пока что в Петербурге. Я ему подкинул эту литературу, а что с ней случилось позже, не знаю.

Однако без мебели и литературы у меня все-таки оказалось около двадцати чемоданов и некоторых других предметов. Например, большая икона в тяжелой раме, запакованная в ящик.

С этим всем возились моя секретарша и мой старший сын, только что окончивший гимназию в Киеве и приехавший ко мне. Он захотел поступить в морское училище и был принят, но пока что был свободен.

Кроме того, у меня было неблагополучно с деньгами. Все, что я имел, было истрачено, и даже было не на что взять билет. Затем я до последней минуты бегал по всяким делам. Но, наконец, вырвался и очутился на площади перед вокзалом.

Вокзал был окружен огромной толпой солдат-дезертиров, стремившихся уехать к себе на родину. Полуоборванные и голодные, они рады были заработать хоть копейку. Я наблюдал эту несчастную толпу, поджидая своих. Стрелки вокзальных часов неумолимо двигались.

Я не знал, что делать. Наконец, я увидел сына и Дарью Васильевну, мою секретаршу. Она совсем была не Дарья и не Васильевна, но так ей было удобнее23. Они шли вдвоем, а за ними тянулась лошадиная подвода, так называемая телега, на которой грудой были навалены мои чемоданы и икона в ящике. Вот это надо было погрузить в вагон, прорвав тысячную толпу. Но я в это время был Цезарь, Наполеон, Колумб и сразу нашел решение. Обратившись к дезертирам, громогласно возопил:

— Десять носильщиков! Заплачу хорошо.

Через мгновение они выстроились передо мной. Я указал им на телегу с вещами, и они расхватали их. Это было нечто вроде фаланги Макензена. Но дело было в том, что я не знал ни поезда, ни вагона, в котором я поеду. Знал это Демченко Всеволод Яковлевич, член Государственной Думы от Киевской губернии, был человеком удивительной энергии и распорядительности. Его я тоже поджидал на панели, так как с ним должен был ехать и, кроме того, у меня не было ни копейки денег, а у него деньги были.

Забегая вперед, скажу, что тут, на мостовой, Демченко и Дарья Васильевна познакомились. А через несколько лет в Румынии, в городе Яссы, в больнице, где я лежал больной испанкой, а Дарья Васильевна умирала, Демченко деликатно тихонько сказал мне:

— Знаете, она, конечно, выздоровеет, но все-таки причащение ей поможет.

И ее причастили, и Демченко больше ее никогда не увидел.

* * *

«Фаланга Макензена» прорезала фронт и выстроилась с вещами против вагона с целыми стеклами и с темно-синими занавесками внутри. Это был единственный вагон с целыми стеклами. Все остальные были разбиты. В этом вагоне ехал в Киев какой-то большой железнодорожник. Это был вагон-салон с удобными купе. Он уцелел потому, что были предприняты особые меры. Из массы дезертиров набрали дружину для охраны вагона, обещая им, что их в нем повезут. Они свято исполнили свои обязательства. Приняли вещи, впустили нас и затем заполнили своими телами входы в вагон, так, что другие дезертиры, буянившие на платформе, не могли в него проникнуть.

Хозяин вагона любезно предоставил нам отдельные купе, а в салоне приготовляли прекрасный завтрак и даже подавали икру.

Соображающие люди могут устраиваться при всяких обстоятельствах. Разделяй и властвуй.

И поезд пошел. Среди вещей оказался и ящик с цитрой, на которой играла Дарья Васильевна, скромно, тихонько, но мелодично.

* * *

Ехали долго, но приехали. Началась новая страница этой бурной жизни.

Газета «Киевлянин» имела разное влияние и значение в разное время. В года глухие она была почтенная профессорская газета, не делавшая шума. В года бурные она возвышала свой голос до такой степени, что он покрывал рев бури. А иногда «Киевлянин» звучал один на всю империю. Это было в 1905 году, во время «всеобщей политической забастовки», организованной Хрусталевым-Носарем, очень выдающимся человеком. Во время этой всеобщей забастовки «Киевлянин» не забастовал и вышел со статьей, призывающей людей к благоразумию. Статья была очень звучная и добежала до Петербурга. Кроме того, его редактор, мой отчим, телеграфировал Витте о том, что, по его мнению, надо сделать, и просил доложить об этом царю. Витте ответил, что в телеграмме много верного, но все же в Киеве многого не знают. Эту телеграмму украли на телеграфе, и поэтому она появилась в разных газетах24.

Витте путем уступок революционерам думал выйти из трудного положения. Но он их плохо знал. Манифест 17 октября окрылил их и побудил к весьма решительным действиям и демонстрациям. То, что делалось в Киеве после Манифеста 17 октября, описано в моей книге «Дни»25. Это было ликование евреев и наглые оскорбления чувств русских патриотов. Это вызвало еврейский погром. Но так чувствовали не только в Киеве. Еврейские погромы вспыхнули почти одновременно по всей России, в шестистах городах и городках. Погромы эти совместно с разгромами революционеров в Москве и других местах при помощи войск покончили с первой революцией, вызвав реакцию.

«Киевлянин» был против еврейских погромов. В то время как я боролся с ними с оружием в руках (я был тогда на военной службе), мой отчим призывал на страницах «Киевлянина» вспомнить о том, что евреи — наши сограждане и что подавляющее большинство их совершенно не повинно в безумии поддавшихся революционным течениям интеллигентных евреев. И дальше, в течение 1905–1906 года, «Киевлянин» говорил громко. Передовые статьи были выпущены отдельной книгой под заглавием «В осаде»26.

* * *

Все это кончилось тем, что мой отчим Д. И. Пихно был назначен членом Государственного Совета и потому, естественно, роль «Киевлянина» как бы закончилась. Киевское мировоззрение перенесено было на север. С другой стороны, и я в это же время был избран в Государственную Думу второго созыва и тоже стал северянином.

Но с начала Февральской революции «Киевлянин» опять заговорил громко. Настолько громко, что в июле 1917 года мне пришлось вернуться в Киев и стать южанином, для того чтобы реализовать громкие статьи «Киевлянина», то есть участвовать в выборах по «четыреххвостке» (всеобщая, тайная, равная, прямая подача голосов).

* * *

Через несколько дней после моего приезда в Киев было назначено нечто вроде предвыборного собрания в городскую Думу. Оно состоялось в лучшем зале Киева, носившем название Купеческого собрания. Никогда никаких купцов там не собиралось, но все концерты приезжих знаменитостей, равно как и политические собрания большого значения, происходили именно в этом зале с белыми колоннами.

К назначенному времени я скромненько поехал на извозчике. Приблизившись к Купеческому собранию, я увидел, что проникнуть в него невозможно. Площадь запрудила огромная толпа, и до такой степени, что трамвай встал. Я не знал, что делать. Но, по счастью, меня узнали в толпе, и несколько студентов и другой молодежи помогли мне пройти в зал заседаний.