По большому льду. Северный полюс - Роберт Эдвин Пири

Снежные входы иглу поселения были снесены, а сами иглу почти разрушены. Вергоев ходил в своих зимних сапогах к измерителю приливов, максимальный термометр которого зарегистрировал не виданную ранее в это время года температуру +41,5 °F. Снежный иглу у приливной проруби был снесен, и черный дом Красной скалы, когда я приближался к нему, стоял одиноко, как после пожара. Мне кажется, что в этих широтах никогда раньше не наблюдали в это время, в феврале месяце, такой феноменальной картины, такой дикой прихоти полярного фёна.

Мы познакомились с характерным образчиком гренландского фёна. Слово это, заимствованное из метеорологии Швейцарии, служит для обозначения самого удивительного из ветров этого края южного теплого ветра, дующего в Альпах весной.

Я ожидал, что впоследствии услышу о февральском фёне и из других мест Гренландии, и не ошибся. Лейтенант Райдер жил девять месяцев у пролива Скорсби, на восточном берегу Гренландии, в то время как мы были у бухты Мак-Кормика. Он был примерно в 450 географических миль южнее нас. Максимальные температуры, о которых он сообщает, зафиксированы в феврале и мае. Райдер писал (Petermann′s Mitteilungen XI, 1892 г., 265 стр.), что эти высокие температуры были вызваны жестокими фёновыми штормами, один из которых (даты его он не приводит) быстро поднял температуру до +50 °F, на 8,5 градусов выше температуры, показанной нашими приборами. Как и мы, и самую низкую температуру он прочувствовал на себе тоже в феврале. Дождь в окрестностях бухты Мак-Кормика в феврале месяце, т. е. во время появления солнца, по словам туземцев, явление из ряда вон выходящее.

Приключение на ледяном покрове, когда мы находились в печальном положении, с возможностью еще худшего, было самым серьезным событием экспедиции 1891–1892 гг. во время работы на ледяном покрове. Для меня это было пройденным этапом: подобное уже случалось со мной дважды в 1886 г. Для моих же двоих спутников это стало серьезным и суровым боевым крещением на ледяном покрове и примером того, что может их ждать во время долгого путешествия.

На другой день после нашего возвращения с ледяного покрова температура снова поднялась выше точки замерзания. Весь этот день мы провели в доме, просушивая свои спальные мешки и другую одежду, пропитанную снегом и инеем.

В четверг утром северные берега бухты были залиты солнечным светом, и я немедленно занял работой все свободные руки поселения, чтобы снова построить длинный крытый вход в дом, разрушенный бурей. Крепко замерзшая снежная корка обеспечила нас прекрасным «камнем». Собрав все пустые ящики на постройку стен, Аструп, доктор Кук, Иква, Аннаука и я вырубили большие пластины от 2 до 3 футов шириной, 6–8 футов длиной и 6 дюймов толщиной и покрыли наш вход лучше, чем было раньше. Я был очень доволен, что сделал это теперь, так как нам еще предстояло пережить неистовые мартовские бури.

Починив все самое необходимое в доме, мои верные слуги Иква и Аннаука принялись за исправление своих полуразрушенных жилищ; чтобы ускорить работу, я дал им лопату, нож для снега и топор. Затем доктор Кук, Аструп и я стали на лыжи и с удовольствием покатались с холма позади дома, часто забавно падая. Даже эскимосы заразились духом веселья и на своих гренландских санях катались с нами. Миссис Пири наблюдала за нами и пыталась нас сфотографировать. После обеда Аннаука и я снова построили снежную крышу на южной стороне дома. На следующее утро мы с Мэттом отправились с двумя гренландскими собаками в Одномильную долину за тюком, который я бросил в четверг в ее верхней части. Из-за крутизны подъема я оставил сани и собак немного ниже, и снес вещи к ним на плечах.

При спуске я воткнул конец альпенштока между перекладинами саней на три или четыре дюйма в снег и с помощью его, как тормоза, не позволял саням сильно разгоняться, пока мы не достигли менее крутой части нижней долины. Здесь я считал себя в безопасности, однако на часто встречающихся местах чистого льда, с которых сдуло легкий снег, сани двигались с такой быстротой, что я снова был вынужден применить свой тормоз. Даже при этом мы мчались со скоростью ветра, и собаки при самом быстром галопе не могли натянуть постромки.

Внезапно железный конец альпенштока сломался, и в одно мгновение бедные собаки, с истошным воем и лаем, катились и прыгали в воздухе на привязи летящих с сумасшедшей скоростью саней. Я изо всех сил старался вонзить конец альпенштока в снег; это мне удалось в тот момент, когда мы мчались так быстро, что просто уже не различали ничего вокруг. Сидевший за мною Мэтт перелетел через меня головой в снег, а за ним шлепнулись несчастные собаки. После этого мы ехали осторожнее и скоро достигли дома.

После завтрака, в пятницу 19 февраля, Аструп и доктор Кук отправились на окраину утесов, идущих от мыса Кливленда до Трехмильной долины, чтобы построить там несколько складов. Они пошли в этом направлении, намереваясь взойти на мыс Кливленда. В 8 часов утра нас оставили старый Аротоксуа с женой, отправившиеся в Нетиулюме, а немного позже ушел Иква со своими санями и одной оставшейся у меня эскимосской собакой. В этот день мы завтракали в первый раз при дневном свете: с часу до двух пополудни лампы были потушены.

Иква вернулся во время обеда и сказал, что слышал шум небольшого снежного обвала у мыса Кливленда. В тот момент я не обратил на это внимания, но около девяти вечера вернулись Аротоксуа с женой, для которых путешествие по Китовому проливу оказалось слишком трудным, и старая Сара Гамп сказала, что проходя мимо мыса Кливленда она слышала крик доктора Кука и лай Джека. Это сообщение меня встревожило, и я сказал Джибсону, чтобы он немедленно готовился идти со мной на мыс; я взял фонарь в одну руку и альпеншток в другую, и мы отправились в путь.

Вскоре мы были у мыса. В ответ на мой крик раздался лай Джека. Мы пошли прямо на сигнальный флаг по оставленным накануне следам доктора Кука.

Едва мы оказались у флага, как среди темной беззвездной ночи, из черного мрака утесов над нами раздался жалобный протяжный вой, преисполнивший меня тяжелым предчувствием. Несколько раз я позвал доктора Кука, но в ответ услышал только зловещий вой Джека.

В нескольких шагах от сигнального флага мы нашли следы наших товаришей, которые вели прямо по отвесному снежному склону к выступу, торчавшему, как я знал, из утесов на половине высоты их. Идя по следам, насколько это было возможно во мраке, мы нашли два или три места, где путники оступались и скользили, затем, в момент особенно жалобного завывания Джека, я увидел на снегу лыжу доктора Кука, упавшую сюда сверху. Немного выше ее, в нескольких местах в снегу были выбоины, оставленные, по-видимому, падающими обломками лавины, задержавшейся где-то выше, может быть, на краю выступа.

Мои крики снова не вызвали никакого ответа, кроме печального воя Джека и шума ветра. Все показалось мне ясным: во время подъема подломился один из полуразрушенных участков выступа, упавший на путников и сбивший их вниз или придавивший так, что они не могли двигаться. Доктор Кук еще смог, когда старая чета проходила мимо, позвать их, но теперь он был без сознания или окоченел от холода. Джек, со своим собачьим инстинктом несчастья, выл рядом с двумя своими друзьями, бывшими, вероятно, без чувств. Я гнал от себя мысль, что ситуация могла быть еще хуже.