Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан

— Извини, Алексей Иннокентьевич, после того, что со мной было, уже не знаешь, кому и верить.

— Иван, твои человеческие чувства мне понятны.

— Дело не в чувствах, я просто многого не знал.

— Речь не о том, кто больше, а кто меньше знал. Не время искать виновного, свернем Гитлеру башку, вот тогда и разберемся.

— Я готов сделать все, что в моих силах, — отбросив последние сомнения, заверил Плакидин.

— Вот и хорошо, — оживился Поскребышев и возвратился к заданию: — Насколько мне известно, работу намериваешься вести через коминтерновские связи?

— Да, — поразился Иван его осведомленности. — Мой источник…

— Я знаю, — остановил Поскребышев и, представив молодого человека, пояснил:

— Детали операции обсудишь с Борисом Пономаревым. Коминтерн — по его части.

Тот выдвинулся из тени торшера, и в ярком свете будущий куратор показался Плакидину совсем юным. Удивление, отразившееся в его глазах, не осталось незамеченным, и Поскребышев ворчливо заметил:

— Ты, Иван, не смотри, что Борис молодой. Он молодой да ранний, настоящий профессионал.

— Сработаемся, Алексей Иннокентьевич, — дипломатично ответил Пономарев.

— В таком случае желаю успеха и надеюсь на тебя, Иван! — завершил встречу Поскребышев и направился к двери.

— Алексей, в 38-м это ты спас меня от расстрела? — спросил Плакидин.

Поскребышев обернулся и с мягкой улыбкой ответил:

— Не люблю ходить в должниках, в 19-м — ты, в 38-м — я. Так что мы квиты.

— Спасибо, — голос Плакидина дрогнул, и он попросил: — Алексей, у меня к тебе будет одна просьба: если что со мной случится, позаботься о жене и сыне.

— Брось, Иван. Ты обязан вернуться живым, от этого слишком многое зависит. И не только для них, — многозначительно заметил Поскребышев и скрылся в потайном ходе.

Оставшись одни, Пономарев и Плакидин продолжили обсуждение деталей операции. И когда все вопросы были исчерпаны, немногословный телохранитель отвез Ивана на дачу.

На следующее утро, как обычно, приехал Фитин и ни одним словом не обмолвился о вчерашней его поездке в Москву и беседе с Поскребышевым, а сразу перешел к делу.

Видимо, доводы Ивана, изложенные во время их предыдущего разговора о том, что представленные ему информационные материалы вряд ли могли произвести, при всем артистизме Сана, нужное впечатление на советника президента Рузвельта Гарри Гопкинса, возымели действие. Фитин привез с собой данные, добытые токийской и основными китайскими резидентурами.

После завтрака Плакидин поднялся в кабинет и принялся за изучение дел. Выцветшие чернила, пожелтевшие листы бумаги хранили на себе хорошо знакомые почерки Дзержинского, Артузова и Берзина. Сама история, героическая и трагическая, советской разведки смотрела на него с этих страниц. Он с жадным интересом вчитывался в докладные резидентов и сообщения агентов.

Уже давно остыл чай, незаметно подошло время обеда, а Плакидин все не мог оторваться от материалов дел. Информация разведчиков Рамзая, Кима, Ли, Сая, Фридриха, Осипова и других постепенно рассеивала словесный туман, что напускали политики, и обнажала перед ним скрытые пружины, двигавшие событиями в Корее, Китае и Индокитае. Среди них встречались и сообщения Сана. Не без гордости он перечитывал запавшие в память строчки. Его информация занимала далеко не последнее место в докладах руководства разведки членам Политбюро. На некоторых сообщениях имелись отметки, что с ними знакомился лично Сталин, чаще всего ему представлялись материалы другого ценного агента Абэ.

Плакидин по несколько раз перечитывал его донесения, и они вызывали профессиональное восхищение. Абэ имел доступ к таким материалам, о которых разведчик мог только мечтать. Раньше, чем Сан, на целых два года, в конце двадцать седьмого, он добыл знаменитый и тщательно скрываемый меморандум генерала Танаки, ставший программой японской военной экспансии и борьбы за мировое господство. В конце двадцатых годов предсказал будущий захват императорской армией Маньчжурии и неизбежность военного столкновения Японии и СССР в Монголии и на Дальнем Востоке.

С созданием Японией в Маньчжурии марионеточного государства Маньчжоу-Го центр разведывательной и подрывной деятельности против Советского Союза переместился на его территорию. В Харбине сходились многие тайные нити. Непостижимым образом в самом центре этой шпионской паутины снова оказался Абэ. Он регулярно сообщал о засылке японской и белогвардейской агентуры на территорию Дальнего Востока и Сибири. Вскрыл группу провокаторов, которые под видом советских разведчиков создали ложную разведывательную сеть из патриотически настроенных русских эмигрантов и китайских коммунистов. Выявил и разоблачил десятки агентов-двурушников, перевербованных 2-м отделом штаба Квантунской армии и контрразведкой Семенова, которые направлялись в Маньчжурию Иностранным отделом НКВД и военной разведкой.

Поистине бесценной оказалась информация Абэ о позиции японской делегации на переговорах о продаже КВЖД. В 1935 году, когда в Генеральном штабе вооруженных сил Японии еще только приступили к разработке плана военной кампании против Монголии и СССР, ему стали известны основные его положения. Через неделю они легли на стол руководства советской разведки.

Оперативные возможности этого агента поражали Ивана. Для Абэ, казалось, не существовало невыполнимых задач. Судя по поступающей от него информации, он занимал один из ключевых постов в разведке или контрразведке Японии. За лаконичными строчками донесений трудно было угадать, кто мог скрываться под этим псевдонимом, но из отдельных штрихов складывался смутно знакомый образ разведчика. И чем глубже Иван вчитывался в документы, тем сильнее в нем крепло убеждение в том, что они раньше встречались. Одно из последних сообщений Абэ, поступившее из Сеула, касалось подготовки японцами покушения на Сталина.

«Сеул?.. Ну, конечно же, Сеул!» — озарило Ивана.

В середине двадцатых годов он находился на нелегальном положении в Корее и случайно познакомился с молодым японским офицером, происходившим из древней самурайской семьи. Во время Гражданской войны в составе японского экспедиционного корпуса он принимал участие в операциях против амурских партизан и получил орден. После разгрома армии атамана Семенова и генерала Каппеля вел разведывательную работу в Маньчжурии, а затем в Сеуле среди русской эмиграции.

К тому времени Абэ то ли в силу внутреннего конфликта, вызванного жестокостями войны, то ли в силу возникших симпатий к одному из объектов своей вербовочной разработки — сотруднику советского торгпредства, в котором не видел врага, стал проникаться все большей симпатией к Советской России. Вскоре она переросла в нечто большее, и теперь уже советский разведчик исподволь подводил Абэ к мысли о помощи СССР, но довести до конца начатое дело не удалось. Японская контрразведка наступала ему на пятки; в 1927 году он вынужден был уносить ноги и перебрался в США, а перспективного кандидата пришлось передать в Иностранный отдел ОГПУ. Генеральный консул СССР в Сеуле, сотрудник ИНО Иван Чичаев взял Абэ на связь и продолжил развивать с ним контакт.