Белый дракон. Разрубленное небо - Александр Логачев

— Я буду рад разделить чайную церемонию со столь знатным и уважаемым человеком, — сказал Артем. Ну и, разумеется, поклонился.

В молчаливом сопровождении самураев Касано они направились к дому, в котором тот остановился. Артем оглянулся и увидел, что вдали стоит и смотрит на них один из самураев Кумазава. Вот и хорошо, в случае чего будут знать, где его искать.

Они поднялись на веранду.

«Интересно, откуда Касано знает, что я направляюсь в столицу, а не куда-нибудь еще?» — вдруг пришло в голову Артему, когда он снимал перед входом гэта. Впрочем, а куда еще? Или из столицы, или в столицу. Для тех, кто следует из столицы, у него слишком запыленный вид. Все просто.

Один из самураев Касано отодвинул перед господами дверь в дом.

Уподобляясь журналисту-интервьюеру (человеческая разновидность, о которой в древней Японии слыхом не слыхивали, а возьмись кому объяснять, что это за зверь такой, не поняли бы, как ни старайся, а если бы какой умник и понял бы, о ком идет речь, то, выслушав, первым делом спросил бы, сколько журналистских голов на твоем счету, Ямомото-сан?)… Так вот, словно идущий за интервью журналист, Артем прикидывал в голове темы, которые он предложит господину Касано, и вопросы, какие будет ему задавать. Следовало подрастрясти куго на информацию о придворной жизни, коли уж тот попался Артему на жизненном пути.

Конечно, кое-что Артем уже узнал от Кумазава, от брата и от сестры, но их знания, можно так сказать, были довольно однобокие, потому что и Хидейоши, и Ацухимэ сторонились придворной жизни — дворцовых забав, дворцовых интриг, императорского окружения. Тот же Хидейоши в императорский дворец является только по делам службы и находится там столько, сколько требует служба. А Ацухимэ… Ацухимэ как-то проговорилась Артему, что, будь на то ее воля, жила бы в Камакура, где еще окончательно не выветрился дух настоящих воинов Ямато, где еще живы те, кто помнит славные битвы великих самурайских войн. В Киото же, по словам девушки, поселился дух китайской пудры и пустословия. Ацухимэ сказала, что не любит Киото и по столичным улицам бродит неохотно.

Словом, Артем прекрасно осознавал, насколько неполны его знания о придворной жизни столицы, и надеялся заполнить некоторые пробелы беседой с господином Касано.

Знал бы он, какой содержательной выйдет эта беседа…

Такое бывает, когда перестараешься с алкоголем. Даже не просто перестараешься, а далеко зайдешь за ту незримую, не отмеченную ни на одной карте черту между «все под контролем» и «все трын-трава». И тогда как-то незаметно, как-то само собой окружающие предметы вдруг утратят четкость очертаний, поверхность пола из устойчивой и ровной превратится в покатую палубу застигнутого штормом корабля, некогда верные, послушные ноги наотрез откажутся повиноваться и откровенно пойдут вразнос, а руки все чаще и чаще начнут промахиваться мимо спокойных, неподвижных объектов, таких, например, как маринованный гриб или дверная ручка. Но вот ты выпиваешь еще одну рюмку, потому что уже не в силах затормозить на этой скользкой дороге, вернее, все тормоза к этому моменту полетели начисто к чертовой матери, и нет им замены. Ты выпиваешь эту роковую, погибельную рюмку и разом оказываешься на пьяной карусели: все начинает вращаться, сливаясь в мутные полосы, скорость вращения все увеличивается и увеличивается, и есть только одно спасение, один выход из этого луна-парка — провалиться в спасительное забытье, чтобы очнуться потом где-нибудь, где получится, куда принесут верные друзья или куда вынесет нелегкая…

Эти переживания Артему были знакомы, в основном не по личному опыту, а по рассказам людей, часто и много пьющих, потому как ни сейчас, ни тем более раньше воздушный гимнаст до невменяемого состояния все же не напивался. Однако палитру описанных ощущений ему нетрудно было представить в красках и нюансах, чай, не бином Ньютона и не теорема Ферма. Тем более рассказчики подобных историй повествовали их всегда на удивление проникновенно и образно, с неподдельной страстью и вдохновением.

Так что Артем без труда отождествил себя с героями тех историй. Правда, в отличие от этих самых героев выпил он всего ничего. Можно сказать, и не пил вовсе. Что такое глоток саке? Смешно сказать, что это такое…

Глоток прокатился по пищеводу свинцовым шаром, но Артем не придал этому значения, всякое бывает, может быть, саке попалось скверное. Правда, странно, что попалось оно не у какого-нибудь босоногого бродяги, а у аристократа из Киото. Но ведь и аристократов могут обманывать, подсунуть, скажем, не то…

Прошли какие-то секунды, и все в глазах поплыло, подернулось туманом, закачалось, как бамбук под сильным ветром. Уже нисколько не сомневаясь, что происходит нечто неладное и дурно пахнущее, Артем попытался вскочить, но не вышло — ноги не держали, словно враз лишились костей, и он повалился на пол.

Вокруг него тут же деловито засновали какие-то люди, рассмотреть которых он как ни силился, не мог, все расплывалось. Эти люди принялись вязать ему руки и ноги. Артем сделал вялую попытку отбиться, но ничего путного не вышло, его раскоординированные телодвижения напоминали отмахивания от милицейского патруля в хлам надравшегося гражданина при попытке загрузить того в коляску мотоцикла. Еще только не хватало для полноты картины нечленораздельно бормотать или затянуть что-то вроде: «Бы-ваали дни весе-лы-я!»

А вот уже и песню не затянешь — деловитые хлопчики вставили ему в рот бамбуковую палку кляпа-хами. Словно мысли прочитали.

Следовало честно признать, первая встреча с киотоской аристократией явно не задалась… Что ж, только шутки шутить Артему и оставалось. И шутить ему их лишь до тех пор, пока подчиняется мозг, а сколь долго он еще будет подчиняться, неизвестно. Вон, конечности уже не слушаются совершенно, такое впечатление, будто в их клетки закачали металл. Причем тяжелый металл. И в мозгу начинается такая же дребедень. Наползает, как туман, апатия, полное безразличие: что будет, как будет. Хочется одного — закрыть глаза и уснуть… Самому закрывать глаза и не потребовалось — их услужливо завязали, затянув концы плотного куска материи на затылке.

А зелье продолжало отравлять организм. Апатия переросла в полнейшее безразличие. Только вот уснуть никак не удавалось, несмотря на нахлынувшее желание сна. Не шел отчего-то сон. Состояние было похоже на то, какое бывает, когда ночью не спишь, а вкалываешь как проклятый, поутру падаешь на диван с одной только мыслью — отключиться, однако уснуть не можешь: в голове муть, а взбудораженный организм по-прежнему заставляет сердце работать в ударном режиме и гнать, гнать кровь по жилам…

В четыре руки Артема подхватили за ноги и под мышки, потащили из комнаты, выволокли на улицу. Приятно обдало прохладой — словно разгоряченное лицо обтерли мокрой тряпкой. «Лучше бы и вправду обтерли, или пусть бы облили водой, или поднесли бы выпить холодной воды, — за это, кажется, многое можно будет простить этим гадам», — вот такая мысль пронеслась в мозгу. Но никто пить ему не поднес, его без малейшего промедления куда-то потащили.