Ключ к сердцу Майи - Татьяна Веденская

– Это прекрасно. Радовать – наша цель, Герман. И потом, я же психолог. Уж я знаю, мало ли какие конфликты, нужно уметь прощать, нужно уметь… уметь принимать правильные решения. Правда, я всю жизнь была в этом профан, никогда не умела делать разумный выбор, но ты – ты другой, ты все понимаешь, у тебя холодный ум, математический, да? Самый умный из нас всех, да? Гад такой!

– Эй, Лиза, ты чего? – крикнул он, когда вместо ответа я вдруг достала из кучи посуды первую попавшуюся тарелку и… швырнула в него. От изумления Капелин даже не успел увернуться, так и стоял – высокий, длиннющий, худющий, с резко очерченным, необъяснимо притягательным лицом, – когда тарелка врезалась в его грудную клетку и отскочила в сторону, оставив на его темной рубашке мокрый след. На полу тарелка со звоном разлетелась на осколки. Это принесло мне странное, какое-то извращенное удовлетворение. Пусть все летит в тартарары.

– Ничего! – крикнула я. – Пошел ты к черту Капелин. – И я швырнула еще одну тарелку. На этот раз промазала и залепила в стену. По стене потекла грязная вода, а я тут же потянулась за следующей.

– Лиза, Лиза, остановись, прекрати, – попытался достучаться до меня Герман.

Наивный, глупый человек. Да разве можно достучаться до разума женщины, охваченной отчаянием. Мне в руки попалась чашка с эмблемой Воронежа, какими-то рыцарями. Вот ведь, надо же, посудомойку Сережа забрал, не поленился отключить ее и вывезти, а чашку свою забыл. Чертов Сережа. Я швырнула чашку с несказанным наслаждением, на этот раз чуть не попав в голову Капелина. Герман увернулся от летящей чашки, как Нео из Матрицы от пули, и шагнул ко мне, схватил меня в охапку.

– Пусти, слышишь! Пусти, ты! – Я изворачивалась и пиналась, кряхтела и пыталась ущипнуть его. На этот раз мне было совсем не смешно, это была не игра, я не знала, как справиться с чувствами, слезы душили меня, и так было жалко – себя, его, своих детей и саму жизнь, которую я проживала так глупо, так нелогично, так непродуманно. Сказать всего два слова, и он будет со мной. Я знала это. Сказать ему, что Сережи нет, что я свободна, и в нашей семье было просто нечего сохранять – и Герман останется со мной. Все то, что не случилось между нами, снова станет возможным. Но я не могла и не хотела забывать, как Герман сидел на батарее в холле у лифта и говорил мне, что я не должна была, я не имела права, что семья – важнее, что любовь – недостаточный повод и что я должна остаться с другим.

Он ослабил хватку и теперь я со злым упрямством обиженного ребенка билась в его руках.

– Тише, тише, тише, – шептал он, его губы оказались рядом с моими волосами, он почти прикасался к ним, почти целовал меня, как отцы целуют дочерей, рыдающих над несданным экзаменом.

Я не плакала, я ждала неизбежного. Как в моем сне, я знала, что это конец. Сейчас кто-то скажет кому-то, что нужно расстаться. Я только не понимала, как так вышло, что на этот раз в этом сне это скажу я.

– Ты должен уйти, – пробормотала я. – Я прошу тебя… Уйди и больше не приходи, пожалуйста, не надо. Никогда.

– Я не хочу уходить, – сказал он и немного отстранился. Герман заглянул мне в глаза, склонившись, и улыбнулся грустной, тихой улыбкой. – Я не могу постоянно уходить от тебя.

– Ты мог остаться тогда, но теперь уже поздно. Ты знаешь…

– Я знаю, знаю, – кивнул он.

Его ладони были уже в моих волосах, на моих плечах, под халатом, на моей груди. Он смотрел на меня так, словно пытался прочитать мои мысли. Его колено скользнуло между моих коленей, он прижал меня к столешнице бедром, он развязал пояс на моем халате. Я невольно раскрыла рот, мне не хватало воздуха. Мои руки – свободные, больше не пленные, я запрещала им прикасаться к Герману, сама сковывала себя. Его длинные сильные пальцы – указательный и средний – скользнули по моим губам, по подбородку и ниже, еще ниже, по шее, под ключицей, по груди, по бюстгальтеру там, где под тканью скрывались мои отвердевшие до боли соски. Значит, вот как это могло быть – между нами. До сумасшествия, до головокружения, как в полете на сверхзвуковом самолете. Герман подался вперед, схватил меня, поднял, переставил, прислонил к стене, той самой, где раньше висел маленький плоский телевизор. Я подумала: «Вот так это и случится. Он возьмет меня – прямо здесь, прямо сейчас». Я откинулась назад, прижалась затылком к стене и посмотрела на Германа с вызовом, почти с ненавистью.

– И что дальше? Потом ты передумаешь и снова уйдешь, не так ли? Ты же всегда поступаешь правильно, Герман, разве нет? Ну же, почему ты все еще здесь? Почему ты не бежишь каяться в грехах? Я – замужняя женщина, Герман. Я – мать. Да как ты смеешь меня обнимать?!

– Я не хочу больше даже думать о том, что правильно. Я думал, что смогу… – Взгляд его опасно потемнел.

Я собрала остатки злости, всю свою нерациональность, всю свою неразумность, развернулась и кивнула.

– Я хочу, чтобы ты ушел и больше никогда не возвращался, – сказала я, но руки мои перестали слушаться меня, и я обхватила его за шею. Капелин смотрел на меня, как будто я говорила на китайском языке. – Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Я знать тебя не хочу, я тебя ненавижу, – добавила я, запуская ладони в его жесткие волосы. – Но также я хочу, чтобы ты остался. Даже против моей воли. Что только лишний раз подтверждает твою теорию о моей безответственности и безнравственности. И, определенно, о ненормальности.

– Я никогда не говорил…

– Да-да-да, – кивнула я, и Герман сощурился.

Секундой спустя он подхватил меня под ягодицы и поднял над полом, совсем как в дешевых фильмах о любви. Я была уверена, что эта поза в жизни окажется неудобной и что любая почувствует себя глупо и нелепо, но меня, напротив, охватил восторг, как будто я летела на карусели, на американской горке, и меня подбрасывало то до небес, то вниз, в пропасть. Гера впечатал меня в стену, прижал своим телом, и я почувствовала его желание, твердость его «намерений». От этой чисто физической близости я чуть не задохнулась, нас друг от друга отделяли только пара слоев тонкой, ненадежной ткани. Все было возмутительно и неприлично, и восхитительно, и эмоции звенели и переливались между нами, как горящий пламенный алкогольный коктейль, льющийся струей огонь «голубого блейзера».

– Значит, хочешь, чтобы я ушел? – спросил Гера низким, изменившимся голосом. – Или остался? Я так и не понял.

– Любое из двух, – передернула плечами я.

Герман улыбнулся опасной, нехорошей улыбкой и ответил, что в таком случае выбирает второе. Его руки нашли застежку моего бюстгальтера, он отсоединил крючки и освободил мои груди. Несколько секунд Герман просто смотрел на меня, не шевелясь, смутно улыбаясь, а я смотрела на него, наслаждаясь каждым мгновением происходящего, как школьница, которую позвали целоваться за забором школы. Я забыла о том, что в соседней комнате сидит мой сын, спит моя дочь. Я забыла о том, что решила навсегда забыть о Германе Капелине. Да и обо всем вообще.

В этот момент дверь в кухню открылась.

Майя Ветрова сидела в полутемной прихожей на маленьком пуфике и таращилась в пустоту. Когда я выбежала к ней – приличная, снова в халате и при белье на своем законном месте, – Майка покраснела и отвела взгляд. Неловко-то как. Я думала-думала, что сказать, но слов как-то не находилось, даже больше – откуда-то вдруг прорвалось глупое детское хихиканье. Мне было ни капельки не стыдно.