Внутренняя красота - Маргерит Кэй

— Нет, в действительности ты об этом даже не задумывалась. Я прав?

— Но я бы согласилась, — ответила Кресси, немного осмелев, — если бы это означало…

— Что я способен второй раз выставить себя на посмешище. — Джованни обхватил голову руками.

Лошадь, напуганная их сердитыми голосами, перешла на рысь, когда Кресси неосторожно натянула вожжи, однако оба собеседника этого даже не заметили.

— Второй раз? — переспросила Кресси, растягивая слова. — Что ты имеешь в виду под «вторым разом»? — спросила она с замирающим сердцем. — Творческий застой?

— Думаешь, я всегда хотел писать идеальные картины, которые создали мне репутацию? — холодно спросил Джованни. — Я начал, веря во вдохновение, в творчество, в правду. Именно так я когда-то писал, творил по велению сердца. Но муза покинула меня. Я тебе уже говорил об этом.

Кресси с опозданием осадила лошадь, которая решила приблизиться к обочине, чтобы пощипать траву, и подумала, что ей и в самом деле станет дурно.

— Помню, — с несчастным видом произнесла она. — Это женщина, которая разбила твое сердце.

— Какая еще женщина? — Джованни с удивлением смотрел на нее. — Ты думаешь, что какая-то женщина… что у меня была любовница…

— Та женщина была твоей музой. Потом бросила тебя. Ты пришел в отчаяние и без нее уже не мог писать в полную силу. До тех пор, пока не встретил меня. Очевидно, — сказала Кресси, чувствуя его растерянность и свои пылавшие щеки, — я что-то страшно напутала. О боже!

Без преувеличения можно было сказать, что на лице Джованни появилось такое выражение, будто он увидел ее не в накидке, а окутанной грозовым облаком. Гнев и нечто более мрачное, опасное волнами исходило от него. Сейчас ему меньше всего понравилось бы, если бы она стала задавать новые вопросы. Но ей пришлось задать их. Она не позволит запугать себя. К тому же она не имела в виду ничего плохого. Он обладал огромным талантом, даже она понимала это.

— Джованни, что ты имел в виду, говоря «второй раз»?

Джованни уставился на пол экипажа. Его лицо резко выделялось, он побледнел, смотрел холодно и уже не казался красивым. Он глубоко вдохнул и заговорил монотонно:

— Покинув отчий дом, я стал учеником одного итальянского мастера и начал осваивать навыки, которые в конечном итоге принесли мне славу и богатство. Но в то же время я пытался обрести свой собственный почерк. Уникальный и неповторимый. Я так волновался, когда мою работу решили выставить на обозрение публики. Она была беспощадно раскритикована так называемыми экспертами. Я пережил унизительный и публичный позор, о чем, разумеется, узнал граф Фанчини. «Ты вернешься, поджав хвост. Никто не купит твои наброски, сколь бы привлекательно они ни смотрелись. Помни мои слова, ты вернешься. И я буду ждать». Это были его последние слова. Затем я ушел. Я не забыл этих слов, они обжигают мою память. Я знал, граф терпеливо дожидается того дня, когда меня постигнет неудача, но я не доставлю ему такого удовольствия. Вот тогда я решил зарабатывать на жизнь, изображая красоту, и бросил вызов своему кровному родству. Это отец убил мою музу, а не какая-то женщина.

Услышав эти слова, Кресси перестала дышать. Она возненавидела этого неведомого ей итальянского графа за то, что тот безрассудно погубил сына, которого неохотно признал и решил сломить его волю. Она страшно злилась на Джованни за то, что тот был так слеп.

— Ты ведь говорил, что никогда не позволишь отцу одержать верх над собой. Джованни, однако, именно так случится, если ты пожертвуешь честью художника ради коммерческой выгоды. Сдаешься ему на милость. Ты говорил, будто пишешь картины, чтобы доказать отцу, что самостоятельно добьешься успеха. Но успеха ты добился не на своих условиях, а на условиях отца. Когда ты заработаешь достаточно денег, чтобы избавиться от его влияния? Когда напишешь достаточно математически совершенных портретов, чтобы можно было воспользоваться своим истинным призванием? Смею предположить, этого не будет никогда.

После этой тирады наступило долгое молчание. Кресси плакала, слезы застилали ей глаза. Когда Джованни протянул ей свой носовой платок, она отмахнулась от него, вытерла глаза тыльной стороной перчаток и принялась искать вожжи, которые уронила на пол экипажа.

— Что ты делаешь? — спросил он, когда она неумело разворачивала экипаж в обратном направлении.

— Хочу отвезти тебя в Киллеллан.

— Не надо.

— Ты должен закончить портрет моих братьев. Тебе надо вернуться.

— Нет, Кресси. Не разворачивай экипаж. Вези меня на чаепитие.

— Что? — Кресси снова уронила вожжи. Лошадь, самое уравновешенное животное в обычных условиях, фыркнула и от досады откинула голову назад.

— Ты права, — просто заключил Джованни. — Ты во всем права. К сожалению, ты сказала правду. Ты умеешь излагать факты с точностью математического устройства, — добавил он, едва улыбнувшись. — Уже некоторое время я не обращаю внимания на это чувство… Джованни сделал жест рукой, точно отмахиваясь от какой-то мысли, после чего сильно напомнил жителя европейского материка. — Не могу найти подходящего слова. Трудно утверждать, что я был несчастлив, но я знал, что не все в порядке. Я стал ненавидеть любое чистое полотно, не замечал ничего интересного в людях, которых писал. Потому, что перестал обращать на них внимание. Стал высокомерным и убеждал себя в том, что имею право быть таким. Ты скажешь, я вел себя как мой отец.

Выражение его лица говорило о растерянности и неуверенности в себе. Он смотрел на Кресси, будто та могла найти ответы на все его вопросы. Она переполнена любовью к нему, испытывала глубокую нежность, безудержное инстинктивное желание привлечь его к себе, не дать никому в обиду, сказать, что все получится хорошо, хотя и не понимала, о чем, собственно, думает.

— Джованни, ты совсем не такой, как твой отец. — Кресси придвинулась к нему и взяла его руку. Длинные пальцы, безупречные ногти, ни одного пятнышка краски. Она не удержалась и легко поцеловала его. — Мы с тобой действительно очень похожи в том, что пытаемся взять верх над своими отцами их же оружием, и не догадываемся, что в действительности нам следует освободиться от их влияния. Тебе не следует ничего доказывать графу Фанчини, ты должен многое доказать самому себе.

— Вот видишь. — Джованни рассмеялся. — Ты излагаешь мысли, как точный прибор.

Он коснулся ее лба. Она уже догадалась, что его рука опустится на ее щеку, шею. Она закрыла глаза, пытаясь запомнить, как от его прикосновения у нее начинает покалывать тело, от предвкушения напрягаются мышцы. Стало нестерпимо думать, что наступит время, когда ей придется лишь вспоминать о его прикосновениях. Когда их губы встретились, Кресси была так поражена, что чуть не вздрогнула. Джованни столь подчеркнуто держался на почтительном расстоянии. Его поцелуй напоминал нежное прикосновение, губы — шелк. Он взял ее за подбородок, большим пальцем поглаживал шею. Кресси казалось, будто она и в самом деле растает, но стоило ей обнять его за талию, как он отпустил ее.