Тираны. Страх - Вадим Чекунов

Вот характерный пример русской привязанности к вещам. Великий князь, по наблюдению Генриха, определенно питал к посохам слабость. Собирал их в коллекцию, каждому придавал особое — скорее всего, нелепое и дурацкое, как часто у московитов, — значение. А то и просто использовал как личное оружие.

Был у него одно время посох из индийского дерева, с окованным железом заостренным концом! Штаден хорошо помнил тот день, когда к великому князю привели гонца с письмом от его бывшего друга, а ныне заклятого врага князя Андрея Курбского. Иван слугу Курбского во дворец не пустил и письма в руки не взял. Объявил, наливаясь гневом, что от изменников дерьмищем разит, а Кремль — место святое. Вышел на крыльцо, куда уже привели слугу, и велел дьяку зачитать послание. Сам же так ударил посохом в ногу гонца, что проткнул ее вместе с сапогом. Пока читали полное сарказма и гнева письмо перебежчика, царь стоял, слушал, навалившись на посох. Туда-сюда крутил его, покачивал. Слуга же, совсем юный парень по фамилии Шибанов, стоял и терпел. Штаден, наблюдая за импровизированной пыткой, поразился стойкости юноши. Чуть позже слугу пытали уже совсем зверски, в подземелье Тайницкой башни, и через пару дней выволокли на площадь, казнить. Шибанов, едва живой, и на эшафоте не отрекся от своего господина. Ему отсекли руки и ноги, прежде чем отмахнуть непокорную голову. Штаден, делясь подробностями казни в кабаке Немецкой слободы с подвыпившими мастеровыми, высказался так: хорошо, если этот Шибанов не успел оставить потомства. Удивленным слушателям Штаден охотно пояснил: чем больше русские сами у себя таких крепких людей истребят, тем легче немцам с ними иметь дело. А если, не приведи Господь, ветвь Шибановых не прервалась, то неизвестно, чем это может обернуться для Германии, случись между ней и Московией война.

Так что — да здравствуют посохи великого князя! Впрочем, не все пусть здравствуют. От некоторых и вред бывает.

За одним, слышал Генрих, великий князь специально в ростовский монастырь ездил. Московиты уверяли, что в том посохе была заложена частица креста, на котором Христа распяли. Очередные русские враки, конечно. Но царь верил всей душой в силу того посоха, брал его с собой на особо важные встречи, чаще всего — с иноземцами-церковниками. И как ни толмачил Генрих в пользу прибывших однажды во дворец к Ивану миссионеров-лютеран из Саксонии, как ни старался половчее их слова поднести великому князю, а все зря. Царь Иван в полемике всегда задорен, а уж в обнимку с монастырским даром и камня на камне не оставил от разумных выкладок саксонцев. Все перевернул с ног на голову и высмеял, постукивая о мраморный пол «святым» посохом.

От наблюдательного немца не укрылось и то, что в последнее время великий князь свой ростовский талисман оставил и теперь не расстается с другой азиатской реликвией — подарком горского князька. Богато украшенный, но совершенно, по мнению Генриха, безвкусный и диковатый посох, на вершине которого вместо христианского символа или, на худой конец, драгоценного камня — волчья фигурка. Даже сегодня, когда Иван уселся верхом на коня — чего не делал уже давно, — посох был приторочен к седлу, на манер оружия. После кончины Марии Темрюковны, дочки того самого князька, царь вообще с «волчьим» посохом не расстается. Пожалуй, и спит вместе с ним, вместо жены.

Штаден негромко рассмеялся, представив такую картину.

Тронув коня шагом, немец подъехал к крыльцу церкви, примеряясь, сможет ли, не слезая с седла, забраться внутрь. Ступеньки показались крутыми и не слишком надежными. Эх, не успел поп с ремонтом…

Из церкви слышались смех и брань, сквозь которые доносился металлический звон, словно на пол бросали посуду. К этому шуму прибавились глухие удары — колотили по стенам в поисках тайников.

— Тешата! — сложив руки у рта, крикнул Штаден. — Выдь-ка сюды!

Голоса на миг смолкли, потом один, незнакомый, пробасил:

— Слышь-нет, тебя вроде кличет…

Появился слуга с бессмысленно радостной улыбкой на круглой роже. Преданно выкатил глаза на господина.

— Делом пора заниматься, делом! — хмуро сказал ему Штаден.

— Верно! — кивнул Тешата и, придав голосу многозначительности, добавил: — Докончить надо — государево повеление исполняем!

Снова перекрестился, торжественно глядя ввысь. Скрылся во мраке церкви.

Торчать без дела немцу наскучило. А копаться в непонятной и бестолковой утвари не хотелось — это казалось занятием много скучнее, чем ожидание.

«Вообще странно, с чего это принялись так настойчиво грабить монастыри и церкви…» — задумался Штаден. Великий князь хоть и пропойца, и развратник, и охоч до всяких забав, христианину не подобающих, но раньше смиренно ездил по монастырям на богомолье, царские пожертвования выделял. Грешен, да, ну так кто же без греха… А тут вдруг что ни монастырь на пути, то погром, пытки, казни и пепелище. Неспроста это все. И утром речь держал Иван совсем странную, Писание пересказывал. О заклятых вещах говорил. Какие это вещи? И что такого важного монастырские бородачи у великого князя забрали?

Разузнать бы… Есть шанс не просто разжиться, а сделаться баснословно богатым. Большие тайны всегда дорого стоят. Только вот опасно все это. Рядом с царем быть — легко обжечься и сгореть можно, а далеко если находишься — замерзнешь. Уже скольких приближенных отправил он прямиком на плаху, а других навечно в монастырь… Да и то — сосланные им люди не жили долго. Кто якобы утонул, кто будто от угарного газа помер, иные словно от болезни скончались. Сам Иван объяснял это просто — гнев царя равен Божьему гневу, а кто Богу не мил, тому прямая дорога в ад.

Воспоминания и думы Штадена прервали пищальный выстрел и громкие крики, что неслись со стороны двухэтажных теремов справа от церкви. Грохнул еще один выстрел, за ним третий. Генрих перехватил свою пищаль поудобнее, подал коня к невысокой ограде церковного двора и осторожно, прячась за кирпичную кладку, выглянул на улицу.

Ничего особенного, облегченно выдохнул Штаден. Обычная суматоха и бестолковщина. Люди Кирибея штурмовали один из домов. Ворота им выломать не удалось, и они пытались одолеть высокий забор из заостренных сосновых бревен. Боярская челядь отбивалась умело, даже пищальная пальба ее не испугала. Из-за острых верхушек в нападавших летели увесистые камни. Один из опричников катался по снегу, вопя истошно. Одежды его были мокрые, от них валил пар — очевидно, угодил под кипяток. Еще двое, с залитыми кровью лицами, держались за головы и пошатывались.

Штаден вскинул брови.

Вот опять — стоило отправиться на дело без самого князя Ивана, и снова его холопы от рук отбились. Одни долг исполняют спустя рукава — суетятся, будто не боярские хоромы разорять пришли, а крепость приступом берут и взять не могут. Другие бьют их почем зря, будто не царские люди к ним пожаловали, а разбойники.

Внезапная догадка заставила Штадена вздрогнуть.

Страх.

Вот оно что! Страха нет в царских холопах. Есть в них обычная боязнь за жизнь свою, а вот «царского страха» нет. Той особой жути, пробирающего до замирания сердца, до ледяной тяжести в ребрах и желтого морока в глазах. Оттого и не идут покорно на заклание, потому что нет перед ними того, кто наводит ужас, — нахмуренного, крючконосого, с безумными разноцветными глазами тирана с диковатым посохом в мосластых руках.