Притчи, приносящие здоровье и счастье - Рушель Блаво

– Ты, бабка, это, дай-ка водицы своей синей еще вон лошади, что тут гуляет. Тогда уж подумаю, соглашаться мне пить эту водицу или же нет.

Баба-яга вновь открыла флакончик, вновь, как и прежде, налила немного себе на ладонь, и тогда только подошла к гуляющей лошади. Лошадь сразу проявила любопытство и потянула морду к подошедшей Бабе-яге, а та, воспользовавшись моментом, подставила ко рту лошади ладонь с синей жидкостью. Лошадь же не стала слизывать жидкость, как корова, языком, лошадь своими нежными губами, чуть причмокнув, словно подражая своему кучеру, когда тот ее подгоняет, втянула в себя жидкое содержимое ладони Бабы-яги. Преображение тут же дало себя знать: лошадь стала так весело и живо скакать, что даже курицы и утки оторвались от своих птичьих дел и стали с интересом взирать на прыгающую лошадь, Игнату же в какой-то момент пришлось отскочить – иначе разошедшееся животное зашибло бы его. «А ведь и я хочу вот так же скакать, прыгать», – подумалось Игнату, но сказалось опять совсем не то, что подумалось:

– Вот что, бабка, давай-ка, красавица, еще попробуем водичку эту твою синюю дать ну, скажем, вот этому петуху с острыми шпорами и кривым клювом.

Сказано – сделано. Только вот уж больно клюв у этого петуха остер – как же дать ему попить синюю жидкость с ладони-то? Неожиданную для себя смекалку едва ли не впервые в жизни проявил тут ленивый Игнат:

– Ты, это, – сказал он Бабе-яге, – возьми-ка вон лист лопуха сорви возле забора, да туда плесни из флакончика. Пусть петух оттуда себе сколько ему угодно клюет водицу, а? Так-то оно лучше будет небось, чем руку под клюв кривой подставлять.

Подивилась Баба-яга словам этим мудрым да и сделала так, как Игнат предложил: пошла к забору, сорвала лист лопуха, потом только открыла флакончик и синей жидкости самую малость вылила на лопух. А после этого понесла лопух очень аккуратно к петуху, для чего-то пробуждая в нем детскую память звуками «цыпа-цыпа». Петух сначала не обращал внимания на Бабу-ягу, но потом заинтересовался и стал боком, как водится часто меж птицами, глаза которых смотрят не прямо, а в стороны, поглядывать на лист лопуха. Теперь уже выхода у любопытного петуха не было: или бежать с позором от приближающейся с листом лопуха Бабы-яги, либо идти к ней навстречу. Петух выбрал второе – когда же он приблизился к Бабе-яге, то, разумеется, первое что сделал, это клюнул лист лопуха. Одной капли голубой жидкости было достаточно, чтобы петух, замахав крыльями, так громко закукарекал, что Игнату от неожиданности пришлось даже заткнуть ладошками собственные уши – казалось, что вот-вот бедный крестьянин оглохнет. «Как бы мне хотелось иметь столь же звонкий голос, как у этого петуха…» – так подумал Игнат, и этот аргумент перевесил все прежние Игнатовы подозрения. Ни слова не говоря, выхватил Игнат у Бабы-яги флакончик, где еще много было синей жидкости, и всю ее разом выпил. «Ну, сейчас просияю, потом попрыгаю, а уж потом покричу!» – размечтался ленивый Игнат. Но не тут-то было. Ровным счетом не было никаких посылов к сиянью, прыжкам и крику. Никаких.

В первый миг Игнат хотел возмутиться и наброситься с кулаками на Бабу-ягу, однако это только в первый миг. Уже в миг второй Игнат подумал: «Нет, не до прыжков сейчас. Надо бы нынче же огород вычистить от мусора и сорняков, чтобы завтра с утра приняться за починку крыльца, а к вечеру, наконец, навести порядок в самом доме». Не успел Игнат удивиться этим своим мыслям, а Баба-яга тут как тут – протягивает крестьянину тяпку:

– Вот тебе, Игнат, инструмент. Ты с его помощью быстро в огороде приберешься. А в сарае за домом другие инструменты найдешь – они помогут тебе и крыльцо починить, и в доме сделать все чистым да аккуратным.

Взял Игнат тяпку и пошел к своей избе, позабыв о Бабе-яге с ее синей жидкостью, позабыв о просиявшей корове, прыгающей лошади и кукарекающем громко петухе с кривым клювом. Да и что было помнить о них, когда дома ждало Игната столько дел, которые надо было исполнять скорее. Глядя вслед уходящему на свой двор крестьянину, Баба-яга от души порадовалась свершившемуся волшебному преображению, потом села в ступу, взмахнула метлой и улетела к себе в глубь дремучего леса, где уже заскучала без своей хозяйки избушка на курьих ножках.

Игнат же тем временем уже вовсю приводил в порядок огород, вскоре дошла очередь и до покосившегося крыльца, а там и до дома. Зашедшая в гости с котелком вареной картошки и крынкой молока тетка Аграфена аж чуть в обморок не упала – так все было вокруг чисто и аккуратно.

С того момента прошел год. Теперь у Игната гуляют на дворе и корова, и лошадь, и курицы, и утки, и кошка с собакою сытые. На огороде у Игната чистота и порядок, все цветет, колосится и плодоносит. Колодец у Игната вырыт новенький прямо возле дома, и вода в том колодце чистая, прозрачная – говорят про эту воду, что она чуть не самая лучшая во всей округе. С утра до ночи работает Игнат и не задается теперь вопросом: почему одни богатые, а другие бедные? Почему не задается? Может быть, ответ знает, а может, просто времени на дурацкие вопросы теперь у Игната нет. Вот так вот волшебная синяя жидкость Бабы-яги сделала из лентяя доброго труженика. А может, и не было никакой синей жидкости и никакой Бабы-яги. «Так, а как же тогда?» – спросите вы. А подумайте-ка сами.

Ленивый Игнат лежал на печи:

Спал себе, ел да мечтал о чем-то.

И никакие его калачи

Не побуждали к работе.

Только лишь чудом, лишь волшебством

Стал наш Игнат работником славным.

Надо ли чуда ждать? Может, лучше сейчас,

не потом

Взять да и стать самому в труде самым

главным?

Бедняк Мустафа жил себе и жил. А как жил? Для чего жил? Чем жил? Эти вопросы бедняка Мустафу совсем не беспокоили. Если признаться честно, то Мустафу в этой жизни вообще мало что беспокоило; впрочем, в какой-то другой жизни Мустафу тоже ничего не интересовало. Что было у Мустафы в прошлом? То ли не помнил он этого, то ли просто не хотел вспоминать; во всяком случае, никто никогда ничего о прошлом Мустафы не слышал. Здесь, в Самарканде, знали только, что пару лет назад пришел Мустафа откуда-то на самаркандский рынок, попросился на ночлег у одного небогатого торговца да так и остался жить при торговых рядах, ничего не рассказывая о себе. Работал ли Мустафа? Не то что работал, а, скорее, выполнял работу при рынке: то что-нибудь поднесет, то поможет разложить товар кому из торговцев, то посторожит что, если его попросят, но все это без особого желания, через пень-колоду, как говорится. Платили ли Мустафе? Можно сказать, что и платили. Деньги, правда, Мустафе давали не то что редко, а почти никогда не давали; дадут лепешку, например, или молока чашку – вот и вся плата за труды. Мустафа не отказывался, но и больше не просил. Почему? Да все потому же, почему не рассказывал о прошлом и не думал, для чего живет, – Мустафу ничего это не беспокоило. Равно как не беспокоила Мустафу его бедность. Кто-то скажет, что Мустафа – счастливейший из смертных: как же хорошо человеку, который не беспокоится ни о чем!