История географических карт - Ллойд Арнольд Браун

Вершиной португальских исследований на западном побережье Африки стал 1488 г. Таким триумфом мог бы гордиться сам дон Энрике, если бы он дожил до этого времени. В августе 1487 г. Бартоломеу Диаш де Новаиш, придворный кавалер Жуана II, с тремя кораблями вышел из Лиссабона. Его путь лежал туда же, куда обычно, – на юг и, если возможно, еще дальше на юг. Он миновал мыс Кросс и проследовал дальше, до мыса Диаш к югу от бухты Ангра-Пекена, или Людериц (26°38' ю. ш.), где соорудил на берегу обелиск. Оттуда, по словам Барроша, он еще тринадцать дней шел с сильными попутными ветрами на юг. Затем заштормило, ветер превратился в ураганный. После того как погода немного улучшилась, Диаш несколько дней шел на восток в поисках берега, который он потерял из виду, но который, как ему было хорошо известно, должен был находиться с этой стороны. Не обнаружив берега, он в конце концов повернул на север и вышел к южному побережью Африки у залива Моссел («Байядуш-Вакейруш»), на полпути между мысом Доброй Надежды и Порт-Элизабет. Это произошло 3 февраля 1488 г. Двигаясь дальше на восток, он прошел бухту Алгоа («Байя-да-Рока»), и в этот момент у Диаша начались проблемы с командой, которой осточертело долгое плавание. Диашу удалось убедить команду зайти в устье реки Грейт-Фиш («Рио-до-Иффанте»). Здесь уже было ясно видно, что берег дальше уходит на северо-восток. Этого оказалось достаточно. Стало ясно, что великий африканский материк можно обогнуть; что Индийский океан, который со II в., со времен Клавдия Птолемея, считался внутренним морем, открыт с юга; что океанский путь в Индии наконец обнаружен.

«Навигация, – писал Томас Бландевиль, – это искусство, которое учит верным и безошибочным правилам, как управлять кораблем и вести его из одного порта в другой безопасно, верно и в кратчайшее время; я говорю безопасно в той мере, в какой это в силах человеческих. Говоря верно, я не имею в виду по прямой, но по кратчайшему и наиболее удобному пути, какой только можно найти…» Чтобы эту задачу можно было выполнить безопасно и удобно, Бландевиль и другие рекомендуют иметь определенный набор стандартных инструментов: «Кроме того, универсальные часы; или солнечные часы, дабы знать час дня на любой широте, и «ночные часы», с помощью которых можно узнать час ночи». Для дальних путешествий он рекомендовал «топографический инструмент, чтобы описывать с его помощью [то есть изображать на карте] те чужие берега и страны», которые можно встретить в пути. Желателен также «компас моряка» и, наконец, морская «таблица» или карта, по которой, при помощи «неких таблиц, изготовленных специально», можно сказать, какой путь проделало ваше судно.

Карта, которую имел в виду Бландевиль и которую он далее описал, представляла собой чистый лист бумаги, на котором было изображено только несколько роз ветров – большая в центре и несколько поменьше. Все они были соединены между собой радиальными линиями, или румбами. Карта эта предназначалась для того, чтобы прокладывать по ней курс и отмечать направление и расстояние, пройденное за сутки. По назначению и дизайну она была близка к современным «океанским» или «мелкомасштабным путевым» картам. Только в современной версии используется миллиметровая бумага, а розу ветров времен Бландевиля сменила современная компасная шкала, проградуированная от 1 до 360 градусов.

Вторым типом карты – и именно о нем идет речь в настоящем повествовании – был портолан, или карта для отыскания гаваней. Первоначально такие карты рисовали как приложения к древним прибрежным лоциям (периплам). Сложно сказать, что важнее для истории. Прибрежная лоция представляла собой текстовое описание, призванное помогать морякам безопасно проводить суда вдоль определенных участков побережья и в гавани со сложными подходами. В ней описывалось расположение рифов и мелей, а также заметных ориентиров на берегу, по которым мореплаватель мог судить о том, где находится. Карта-портолан как приложение ктакой лоции возникла из-за необходимости иметь перед глазами более наглядный материал, отражающий сложности навигации в данных водах, и из-за недостатков словесного описания всевозможных ситуаций, которые могли возникнуть даже во время самого обычного каботажного плавания. Таким образом, карта-портолан была прибрежной картой, которую составляли моряки исключительно на основании опыта и знания местных особенностей, то есть берегов и гаваней полезных для перехода из одного места в другое. В этом их принципиальное отличие от ранних карт мира в целом и от карт стран и провинций, которые составлялись академично и строго по науке для небольшого круга ученых мужей. Из дошедших до нас фрагментарных документов можно сделать вывод, что вначале развитие морской карты шло независимо и практически не пересекалось с эволюцией общегеографических карт. Кроме некоторых расстояний, появившихся на картах с легкой руки любопытных людей вроде Страбона, Марина и Птолемея, между рисовальщиками морских карт и географами, занимавшимися составлением карты мира, было мало общего.

Историю морских карт и их авторов проследить даже труднее, чем историю мировых карт и людей, которые занимались их составлением. Причина в том, что за всю историю человечества не было такой группы людей – за исключением, возможно, профессиональных преступников, – которые более неохотно вели бы записи, чем моряки. Они были философами, но не обладали преимуществами университетского образования; математиками, но скорее по необходимости, чем по призванию; астрономами, лишенными иной обсерватории, чем корабельная палуба. Они держали свои знания при себе и не спешили ими делиться.

Людей, которые отправлялись «в море на кораблях» бороздить бескрайние просторы, всегда окружала атмосфера тайны. Их самих это вполне устраивало. Ни рыбаки, уходившие за добычей далеко в море, ни торговые моряки не стремились эту атмосферу развеять. Наоборот, они тщательно ее поддерживали и отказывались раскрывать свои секреты, а именно с помощью каких магических средств им удается провести корабль из одного места в другое. В древности, как и сегодня, знание кратчайшего маршрута между двумя портами или, скажем, между местом лова и родной деревней имело вполне конкретный денежный эквивалент. В древности каждый моряк сам, в поте лица и с опасностью для жизни, делал для себя карты. Секреты ремесла, содержавшиеся в них, тщательно охранялись, так что ранние морские карты либо изнашивались от постоянного употребления, либо просто уничтожались – сознательно и предумышленно. А почему нет?

Историки утверждают, что до изобретения морского компаса мореходство ограничивалось прибрежными водами; некоторые заходят даже так далеко, что утверждают, что суда выходили в море только при свете дня. Эта интересная гипотеза хорошо согласуется с популярной и привлекательной теорией о том, что искусство навигации расцвело именно с появлением компаса. Но она не подкреплена доказательствами и, кроме того, противоречит самой природе моряка, которая, как природа муравья или пчелы, практически не изменилась за последние три тысячи лет или больше. Рыбак, следуя за рыбой, не думает ни о жизни своей, ни о здоровье, а рыба мигрирует. Кому из нас приходилось слышать о рыбаке, который бросил бы погоню за богатым косяком рыбы только потому, что у него нет компаса или наступил вечер?