При дворе двух императоров. Воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II - Анна Федоровна Тютчева

императорская фамилия, иностранные принцы и двор; процессия направилась в Успенский собор. Четверть часа спустя появился государь под руку с императрицей. Он был бледен и даже грустен.

На императрице было платье с треном из расшитой серебряной парчи, обрисовывавшее ее тонкий, еще юношеский стан; несмотря на большой рост, ее худоба и хрупкое сложение придают ей вид очень молодой девушки. На голове у нее не было никакого убора, волосы были зачёсаны совсем просто, с двумя длинными локонами, спускавшимися на плечи.

Она двигалась медленно; казалось, что она едва прикасается к земле; глаза ее всё время были опущены вниз; и во всем выражении ее лица было столько чистоты и сосредоточенности, что сердце сжималось от чувства благоговения, но в то же время и грусти. Меня всегда поражало это выражение лица императрицы среди всей пышности и блеска двора. Кажется, будто она уходит в себя, в собственный внутренний мир, чтобы спастись от мира внешнего, чуждого ее душе. Этим выражением она привлекает меня и вместе наводит на меня грусть, точно воспоминание о дорогом умершем человеке. Сегодня это выражение особенно ощущалось…

За государем следовали великий князь Константин и принц Ольденбургский, за государыней – ее брат, принц Александр, и герцог Георг Мекленбургский. За ними шли четыре статс-дамы, которые должны были укрепить корону на голове императрицы: княгиня Воронцова, княгиня Салтыкова, госпожа Клейнмихель и госпожа де Рибопьер, и восемь дежурных фрейлин, среди которых была и я. Минута, когда мы вышли на Красное крыльцо, была поразительна.

Погода была великолепная; это был лучший день за всё лето, которое было очень дождливо. Солнце сияло, и в его лучах сверкали на солнце оружие и мундиры войск, расположенных на площади между тремя соборами.

Эстрады были переполнены публикой, дамами в нарядных туалетах; за решёткой виднелись потоки народа. Во всех церквах трезвонили колокола, пушки гремели; поклон царя народу был встречен оглушительным криком, и военная музыка заиграла национальный гимн.

Спустившись с лестницы, их величества стали под балдахин, который несли высшие сановники государства. При входе их в Успенский собор Филарет обратился к государю со словом; затем их величества подошли к мощам и к иконам, прежде чем взойти на ступеньки трона, где их уже ожидала вдовствующая императрица и у подножия которого находилась вся императорская фамилия и иностранные принцы. Иностранные послы стояли на ступеньках справа от трона, особы первых четырёх классов, предводители дворянства и т. п. – на задних ступеньках, статс-дамы, фрейлины и свитские кавалеры, участвовавшие в шествии, – на ступеньках слева.

Торжество началось.

Государь прочёл «Верую» твёрдым и громким голосом, прозвучавшим по всей церкви. Я стояла, к несчастию, так, что ничего не видела. Я была за колонной, закрывавшей от меня трон. Было точно так же невозможно различить голос Филарета. Он говорил так тихо, что даже те, кто окружали трон, говорили мне, что ничего не слышали. Впрочем, благодаря тому что я накануне прочла молитвы, я могла мысленно следить за всем ходом обряда.

В ту минуту, когда митрополит надел на государя императорскую мантию и царские регалии и передал ему корону, во всем соборе наступила полнейшая тишина. Затем государь подозвал государыню, которая встала перед ним на колени, он коснулся ее чела своей короной, затем надел на нее маленькую корону, которую статс-дама должна была укрепить на ее голове посредством бриллиантовых булавок.

Ничего этого я не видела, но я всей душой присоединилась к той молитве, в которой в эту минуту церковь призывает благословение Божие на голову государей. В этом возвышенном и величественном акте выражается религиозный символ, которым церковь освящает союз между государем и народом. Присутствуя при этом, естественно испытывать волнение, но не знаю, почему я почувствовала в эту минуту, что моя душа полна печали; я горько заплакала, и сердце мое невыразимо сжалось. Я невольно стала мысленно произносить молитву: «Господи, если ты не можешь дать им земного счастья, даруй им долю избранных твоих и земными страданиями очисти их для вечной жизни».

После этого государь, коленопреклонённый, произнёс громким голосом ту чудную молитву, в которой он призывает помощь Божию для выполнения своего тяжёлого, но высокого призвания. Затем Филарет прочёл молитву, во время которой все присутствующие, кроме государя, становятся на колени; диакон громко провозгласил все титулы императора, призывая на него благословение Божие. Певчие запели «Тебе Бога хвалим».

Торжество коронования закончилось, и началась обедня. Меня очень огорчили невнимание и равнодушие окружавших меня лиц. Никто не молился; смеялись, болтали, шептались, расспрашивали друг друга о назначениях и милостях, которые должны были быть дарованы по случаю коронации. Некоторые даже взяли с собой еду, чтобы подкрепиться во время длинной службы. В самые торжественные минуты становились на цыпочки, чтобы видеть, что происходит, а те, кто ничего не видел, высказывали свое неудовольствие словами, совершенно не соответствующими моменту.

Около меня молилась только Антонина Блудова. Всё это еще усилило мою печаль. Я не могла неоднократно не задавать себе вопроса, какое будущее ожидает народ, которого высшие классы проникнуты глубоким растлением благодаря роскоши и пустоте и совершенно утратили национальное чувство и особенно религиозное сознание, которое одно только может служить ему основой, низшие же классы погрязают в рабстве, в угнетении и систематически поддерживаемом невежестве. Во время самого торжества коронования эта мысль невольно встала передо мною при виде поведения присутствующих и больно поразила мне сердце.

Между тем обедня кончилась, государь подошёл к царским вратам для миропомазания; я ничего не видела и ничего не слышала изо всей церемонии, но молилась всей душой. Император в этот день причащается сам на престоле, как священники. Я слышала молитву императрицы перед причастием и мысленно присоединилась к ней…

Общее впечатление, вынесенное мною из всего этого торжества, была глубокая грусть, ибо никогда я так сильно не ощущала суеты, непрочности и мимолётности человеческой жизни…

Вышли из собора.

Государь был бледен и грустен, но изумительно красив в сияющей своей короне. Императрица походила на святую. Они прошли сквозь толпу под грохот пушек, который почти заглушался радостными криками тысяч человеческих голосов, приветствовавших своего венчанного государя. Никогда я не видела прежде ничего более великолепного, никогда солнце не освещало более величественного зрелища. Для глаз всё было радость, откуда же в сердце эта великая грусть?

Они вошли в Архангельский собор, где покоятся их предки… Оттуда они прошли в Благовещенский собор.

Тут Антонина Блудова сказала мне, что при возложении короны на голову императрице ее так плохо укрепили, что она сейчас же упала. Императрица подняла ее и сказала: «Это знак, что я недолго буду носить ее». Это