АЛЛЕГРО VIDEO. Субъективная история кино - Петр Шепотинник

— Если бы вам представилась возможность заново начать карьеру, вы бы что-нибудь изменили в своей жизни?

— Я никогда заранее ничего не планировал, не выстраивал свою карьеру. Мне просто повезло, что, когда я начинал, я встретил хороших людей — писателей, продюсеров. Всем, чего я достиг, я обязан этим отношениям с людьми на раннем этапе своей карьеры. Все они были продуктом своего времени, определенного места, определенных обстоятельств. Вся эта совокупность обстоятельств порождает фильм. Было бы идеализмом думать, что всё это можно изменить. Любой фильм порождён тем или иным временем.

— Будучи убежденным реалистом, не просто ли скатиться в пессимизм?

— Пессимистом можно стать, если считать, что ничего нельзя изменить. А ведь многое изменилось. Два крупных консервативных политических течения, против которых выступали и я, и писатели, с которыми я работал, провалились. Левая традиция, к которой я себя причисляю, вышла из оппозиции сталинизму. Это две победы. Их считают победами правых, но на самом деле это и победа для левых сил. Теперь вопрос в том, кто руководит левым движением? Это впервые стало серьезным вопросом. До настоящего момента было руководство социал-демократов. Блэр стал правым, и социал-демократического руководства больше нет. Так что всё изменилось.

— Ваши герои живут в свободном мире?

— Мы употребляем эти замечательные слова «свобода», «прогресс», «эффективность», «гибкость», «модернизация». Но в том контексте, в котором мы их обычно слышим, они служат тому, чтобы увеличивать прибыль. А это означает эксплуатацию дешёвой рабочей силы, нищету для многих людей. Думаю, пора пересмотреть такой словарь. А значит, и психологию. Фильм «Это свободный мир…» как раз это и делает. Свобода — это свобода эксплуатации. В свободном мире можно делать, что угодно. Если я могу вас запугивать, я буду вас запугивать, если могу ограбить, ограблю. Это свободный мир. Восточноевропейский мир познал другой, нелучший, ее вариант — свободу коллективного труда, свободу, которую получаешь, когда присоединяешься к другим, а не конкурируешь с другими. Что лучше?

— Как вы считаете, ваши персонажи и ваши зрители — одни и те же люди?

— Это не только мои герои, их придумали мои друзья, писатели — Джим Алан, Пол Лаверти — да, они вполне могут сидеть в зрительном зале. Это, как правило, простые обыкновенные люди, выполняющие обыкновенную работу, но обладающие выносливостью, оптимизмом, внутренним задором.

— Какой фильм, с вашей точки зрения, был наиболее благоприятно принят этим самым зрителем?

— Их немало. «Сладостные шестнадцать лет» был хорошо принят зрителем. Позже — «Меня зовут Джо». Несколько лет назад мы сделали фильм «Земля и свобода» об испанской гражданской войне, который хорошо прошел на Западе. Интересно другое — когда мы показали фильм в Чехословакии, фильм всем разонравился, как только зазвучал «Интернационал». Думаю, вы поймете, почему. Я себе объяснял, что в Чехии зрители были враждебно настроены против старой коммунистической партии и не смогли справиться с этим чувством, когда услышали песню. Это очень грустно. Мне кажется, должно пройти какое-то время, когда они поймут, что мы хотели сказать.

— А скажем, ваш фильм «Меня зовут Джо» поймут все без исключения?

— О да, конечно, он касается всех и каждого. Как, наверное, каждый мой фильм. Скажем, в фильме «Град камней» у главного героя и его семьи нет ничего — ни работы, ни денег. Он не слишком умен, но наделен чувством собственного достоинства. Оно находит свое выражение в его способности или неспособности купить платье для первого причастия дочки. Если он сможет его купить, он себя станет уважать, если не сможет — перестанет. Так что фильм о его борьбе за его собственное достоинство, а это проблема вневременная.

— Вы поставили так много фильмов о рабочих, об обыкновенных людях, о том, как они ищут свое место. А как режиссер, вы ощущаете некоторое одиночество или локоть другого режиссера?

— Да нет, не особенно. Я ведь работаю не один. Моя группа мне очень помогает, мы разделяем с ними одни взгляды.

— В нашей стране частенько авторов, которые делают слишком критические в отношении страны фильмы, называют «плохими патриотами». Вы тоже «плохой патриот»?

— Да. Я поставил фильм «Тайный план» об англичанах в Ирландии, который не захотели прокатывать. Цензура на телевидении более прямая, открытая. В кино же она всячески маскируется.

— Во всех фильмах о рабочем классе — проблема — как-то адаптировать диалект к понятной разговорной речи. Как сделать этот грубоватый язык пригодным для драматической структуры?

— Язык — большой помощник. А диалект в особенности. Он оказывается намного более ярким и выразительным, чем стандартный язык. В городах часто говорят без метафор, без образности, в то время как язык рабочих отличается яркостью, юмором. Когда вы знаете такие нюансы языка, то в состоянии оценить всю его прелесть, в фильме «Навигаторы» герои разговаривают на диалекте и там много шуток — наш менеджер объяснялся с рабочими на языке кокни, которого он практически не понимал…

— Вас никогда ничего не привлекало в русской истории, в истории рабочего класса России?

— Я бы не смог этого сделать. Я не владею языком, недостаточно понимаю культурные аналогии. В истории вашей страны есть потрясающие эпизоды, по которым можно было бы снять интереснейшие фильмы. Например, 1917 год — великий период…

— Как вы отнеслись к тому, что фильм «Нежный поцелуй» в Берлине получил премию Экуменического жюри?

— Это приятно. Хотя у нас один проповедник в фильме, сама по себе католическая церковь очень разнообразна, в ней есть сильное либеральное крыло и сильное консервативное крыло. Признаюсь, что на меня религия иной раз производит гнетущее впечатление. И христианство и мусульманство рассматривают секс вне брака как грех. Я так не думаю. Чаще всего это здоровое физическое влечение между людьми. В моем фильме оно вовсе не грешно, а скорее, жизнеутверждающе.