Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Почему это «Сказание об обретении мощей святого Климента» оказалось вне рамок жития, не вошло в его состав хотя бы на правах приложения? Дело не в том, что Философ написал его по-гречески. Оно никак не укладывалось в житийный канон, потому что Константин написал его так, словно ни он, ни брат его вообще не участвовали в событии. Ведь на самом-то деле это именно он встряхнул, поднял на ноги весь город, поселил в херсонянах уверенность в том, что поиски не напрасны. Это он попросил клирошан соборного хора разучить только что написанные на его слова песнопения, прославляющие святомученика. Это по его просьбе хористы, не боясь застудить горла, взошли на корабли и ночью вместе со всеми отправились в сторону отдалённой бухты. Это он с братом Мефодием давал нужные наставления молодому херсонскому стратигу Никифору, от которого зависело нарядить на раскопки выносливых горожан из каменщиков, рыбаков да и всех других, кто пожелает потрудиться для Христова праведника, не боясь ступить в холодную воду, на скользкие камни.

Это он, а не кто иной, как канонарх или регент, заранее предложил и расписал последовательность всех предстоящих действий. И потому он намеренно не допустил в свой рассказ об обретении мощей ни себя, ни брата. Они, как и все остальные, безымянные, только исполняли. Воля же была не их, но самого Климента, благоволившего состояться этому прославлению.

Уже после кончины Константина «Сказание об обретении…» стало, благодаря переводу, сделанному Мефодием, распространяться в славянской среде. К счастью, оно дошло и до нас в нескольких древнерусских рукописях и в этом своём почти первородном облике помогает перенестись в сокровенную и таинственную атмосферу предпоследней январской ночи 861 года.

Городскую пристань покидали с пением, обращенным к самому святому, прося его, чтобы не погнушался ими, не возвратил назад посрамлёнными и безутешными:

Кажется, не одни люди, но и стихии неба и земли, возбуждённые необычностью происходящего, бодрствуют и напрягают все свои силы. Когда почти вслепую вошли в бухту «блаженного отока», мрак рассеялся, «…и се внезапу, помощию святаго Климента, разидошася облаци, просвещена же бысть луна, просвещен же аер, и вкруг ея бысть светло сияние».

С новой радостной силой возобновилось пение. Ступили на каменистый берег. В лунном сиянии отчётливо обозначился полузатопленный островок. По нему уже ходили во множестве люди, кто посуху, кто по колено в воде. На ощупь проверяли камни, выискивая те, что со следами облицовки. Оттуда изредка кто-то сообщал: разбирают завалы… ищут склеп, вход в него…

Но также внезапно луна пропала, «облаци же беша густи, нападающе от южныя страны отока…». Такая привычная для самого неуютного времени года перемена к очередному ненастью. Местным ли жителям не знать этих небесных лихорадок? Но теперь и в самой малой из перемен подозревалось недоброе знамение. Как же легко душу, настроившуюся на радость, довести до трепета и слёз! Как быстро в неуютной этой каменной пустыне теряется надежда и человек впадает в искушение!

В ночи вдруг опять всё переиначилось. «Облачная густыня, на северьскую страну зашедше, ясно небо и прозрачно яви за темноешь…» И звёзды высыпали, обильные, пронзительные, сладко жалящие: бодритесь! А на земле, перекликаясь с их полыханием, трещат факелы, свечи греют озябшие ладони. Пение то еле теплится, то пребывает в звонкости, перебарывая усталость слишком долгого ожидания.

«В печали же нам сущем, зане мног час преиде и ничтоже явися».

Напрягается всё естество стоящих на суше. А что говорить о тех, кто внизу, посреди камней, в воде, в беспрерывном поиске?..

Не отврати же нас посрамлены, Клименте!.. Явись нам, утешь напоследок.

Уже и утренняя звезда проступила на севере, когда кто-то от острова хриплым воплем завопил:

— Радуйтеся, отцы и братья!.. О Господи!..

Все, кто на берегу и кто в воде, замерли, будто не веря своему слуху. А он снова провопил:

— Отцы и братья, радуйтесь!.. Явился…

«Радуйтеся, се бо блаженная глава якоже солнце светло из глубины ада возсия нам!»

И потом, как только вынесли на сушу ковчег с мощами, все прихлынули, чтобы лобызать эти бисерообразно светящиеся главу, руки, бёдра — чистые и твёрдые, не поддавшиеся тлению святыни.

«Славословие же Божие непрестанно бысть всю нощь до подобного часа бескверныя жертвы и приношения Христа Бога нашего».

Архиепископ Георгий после отслуженной здесь же литургии сам на своей главе понёс ковчег с мощами на корабль. Когда залив остался за спиной и вышли в море, на расстояние десяти стадий от острова увидели, что весь город высыпал на берег и движется им встречно во главе со стратигом Никифором. Но пока высадились здесь и вместе дошли до городских стен, уже и вечер подступил, так что ход длился при огнях, под непрерывное пение посвященных Клименту стихир. На ночь ковчег оставили в подгородной церкви Святого Созонта. Утром шествие возобновилось, обтекло все городские церкви и напоследок замерло у распахнутых врат кафедральной базилики. Как верного своего брата и сподвижника во Христе приняли Климента первоверховные апостолы Пётр и Павел…

Похоже, рассказ об обретении мощей записан был Философом стремительно, в один присест, сразу же после события. Всё пережитое в последние недели, дни и ночи, с той самой поры, когда братья вдруг услышали про островок в отдалённом заливе, затем взятые им на себя чрезвычайные заботы, поиск книжных подспорий, поездки на место предполагаемого розыска, писание в самый сжатый срок стихов для песнопений в честь святомученика, наконец, только что пережитое сильнейшее волнение необыкновенной, поистине чудной ночи, с её мраком, холодом, резкими сменами ветров, каким-то ликующим сиянием светил, чередованием в душе каждого из них неуверенности и надежды, смятения и радостной оторопи, и торжествующий вопль, хриплый, как голос самого раннего петуха, «О Господи!.. Отцы, братья!..» — всё-всё это настолько переполняло его, что невыносимо было и дальше удерживать в себе…

Пройдёт немногим более ста лет. Из кафедрального собора Херсона-Корсуня отбудет на Русь, в Киев, часть мощей святого Климента. Отбудет как самая первая святыня для только что народившейся Русской церкви. Этими мощами укрепятся алтарь и главный престол Десятинной церкви, самой тогда большой и «украсно украшенной» в городе и в целой державе князя Владимира. По высшей справедливости особое почитание памяти Климента на Руси утвердится одновременно с почитанием двух братьев родом из Солуни.

…Беспокойные валы морские, бугрящиеся под берегом. На самой его кромке замерли в напряжённом ожидании люди. Чуть впереди всех — двое. Крепкие, не старые видом мужи. Но оба уже с сильной проседью в густых кудрях и бородах. Это они — Мефодий и Константин-Кирилл. Самое раннее из их сохранившихся изображений. Древний миниатюрист-книжник решительно сблизил пространства, поместив за спинами собравшихся город с крепостными башнями и стенами. И крышу базилики, в которую отсюда отнесут ковчег с мощами. Но это ещё будет. А сейчас — великое напряжённое чаяние, горящие свечи, накренённые на ветру огни факелов. И посреди крутобоких волн — скалоподобный камень-ковчег, явленный из пучины на великую радость тем, кто не ослаб в вере.